К 95-ой годовщине со дня рождения Александра Солженицына

Вряд ли следует объяснять, какое это было исключительное везение и как важно было оправдать доверие тех, кто посылал в такие командировки. А тут как назло напротив отеля оказался магазин русской книги, с витрины которого глядел на него только изданный первый том «Архипелага ГУЛАГ».

Смелый человек, он решил прочесть запретную книгу. И незаметно оторвавшись от остальных членов делегации, завернул в магазин и купил желаемое.

Каждый вечер ждал, пока заснет сосед по номеру, и приступал к чтению. Днем засыпал на совещаниях и экскурсиях, а ночью вновь читал. Когда же, наконец, перевернул последнюю страницу, возникла новая проблема - что делать с книгой дальше?

Взять с собой - об этом не могло быть и речи. Выбросить в номере он тоже не решался, советского человека за рубежом не отпускало ощущение, что за ним следят - если не ЦРУ, то свои, чекисты. Пришлось в туалете рвать книгу на части, прятать в рукав и на улице незаметно, оглядываясь по сторонам, выбрасывать в урны. А что делать, он мог потерять работу, и вся его сытая номенклатурная жизнь пошла бы наперекосяк.

Повторяю, человек был нетрусливый, танкист Отечественной войны, между прочим.

Когда Казак, вновь рискуя, в своем кабинете пересказывал мне содержание великой книги, я старался все запомнить, не веря, что ее когда-нибудь у нас опубликуют. А если это чудо все же случится, думал я, мир перевернется.

В конце концов так оно и вышло. Книгу издали, мир перевернулся. Или это случилось в обратном порядке. Уже не важно.

«Все простит тебе Исаич»

Говорили, в середине шестидесятых вокруг дома в Рязани, где жил Солженицын, частенько ходил пьяный и при виде писателя становился на колени со словами: «Прости, Исаич». Тот давал ему рупь или трешник и советовал идти домой.

Это был один из пяти членов рязанского отделения СП, исключивших Солженицына из писателей, поэт Женя М., которому не давало покоя совершенное предательство.

И не одному ему. Главный рязанский писатель, имитируя боль в животе, умолил врачей вырезать ему аппендицит и потому по уважительной причине не попал на то памятное заседание, организованное, будто бы, не без его участия.

Но история не о нем, а о невнимательности, допущенной позже, в начале семидесятых известным поэтом и завотделом редакции толстого журнала. Возвращается он из Индии и в аэропорту выходит к встречающей жене с лавровым венком на шее, там поднесли. А та ему грубо так: «Чего вырядился, тебя сняли». «Как сняли, за что?»

Оказалось, за Женю. Его вообще-то редко печатали, а тут как назло целая подборка вышла. И просмотрел он в той подборке стих про какого-то там бакенщика. А ведь должно было насторожить хотя бы его отчество - Исаич.

Ни надежд уже, ни права...

Ты домой идешь с реки.
Он - на левом,
ты - на правом,
две беды и две тоски!

И в самом конце стихотворения для самых непонятливых -

...Все простит тебе Исаич,
лишь измены не простит!

Редактора сняли, Исаич был уже на далеком берегу, а с поэтом что сделаешь? Он и так, как уверяли недоброжелатели, не вылезал из вытрезвителя.

Какой же у нас капитализм?

Кто ж мог представить, что Советский Союз рухнет? Солженицын пугал Запад нашествием коммунизма всего лет за десять до его падения. Диссидентам страна казалась монолитом, единственный, кто предсказал ее распад - Андрей Амальрик, да и то связывал его с войной с Китаем.

Между прочим, китайцы, как справедливо заметил Бекбедер, это единственный народ, способный быть одновременно и очень капиталистическим, и очень коммунистическим.

Казалось бы, так не бывает, не зря же француз дважды использовал слово «очень» - нельзя быть «просто» и тем и другим одновременно. Но китайцы все делают с нашей точки зрения «очень». И коммунизме они были первыми - по крайней мере, судя хотя бы по масштабам «культурной революции». Нынче же, не отказавшись от коммунистического вчера, плавно перешли в капиталистическое завтра. Время для них - пустяк, люди, кажется, тоже - этот удивительный народ смотрит в вечность.

Что же касается нашего, не менее удивительного народа...

Владимир Войнович эмигрировал из Советского Союза, а вернулся в другую, капиталистическую страну. Однако политический строй этой страны ничуть не был похож на западные порядки. И все же что-то он ему напоминал. Что-то смутно знакомое, но что? Нет, не Америку, и не Германию, где он успел пожить. А что же? Наконец, до него дошло - это же был тот карикатурный капитализм, про который мы долгие годы читали в газете «Правда» и журнале «Крокодил», чьи социальные уродства видели по телевизору. Похоже те, кто строил у нас капитализм, сверялись со своими представлениями, сложившимися о нем в советское время.

В «Брильянтовой руке» Мордюкова предлагала Никулину прочитать лекцию «Нью-Йорк - город контрастов». А узнав, что тот вернулся из Стамбула, пожала плечами, заменив в объявлении лишь название города. Теперь у нас сплошные города контрастов.

В начале восьмидесятых Евгению Попову позвонил друг, эмигрировавший в Германию. Успев позабыть о советских реалиях (разговоры с заграницей могли прослушиваться), он спросил, правда ли, что в КГБ вызывали знакомого литератора, что было не редкостью, но говорить об этом вслух было никак невозможно. Собеседник, в свою очередь, попытался перевести разговор в безопасное русло: «Расскажи лучше, что ты видишь из своего окна». Иностранец честно ответил, что из его окна виден ларек, где продают сигареты «Мальборо», жвачку и еще что-то столь же дефицитное. Еще из того немецкого окна был виден нищий с гитарой, пешеходы бросали в его шляпу мелкие деньги.

Вспоминая тот давний звонок по прошествии десяти примерно лет, то есть в начале девяностых, Попов выглянул в окно и увидел напротив своего московского дома два ларька с сигаретами Мальборо и жвачкой, а рядом с ними - двух нищих, кажется, тоже с гитарами, но это уже не важно. Важно удвоение капиталистического пейзажа, что само по себе уже «перебор».

Источник:chaskor.ru