Утопические заметки на краю пропасти

Пока катастрофа разворачивается в финансовой сфере, но едва ли есть сомнения в том, что затем она перекинется и на реальный сектор экономики, в производство. Что произойдет, когда (если) встанет промышленность, а государство не сможет в достаточной мере обслуживать свои обязательства, - сейчас не знает никто. Ясно только, что «стабильность» закончилась, а на ее место приходит История. А пока ее дыхание не стало слишком обжигающим, самое время подвести некоторые итоги путинского пятнадцатилетия и набросать перспективы революционных экономических преобразований в стране.

Политическая экономия путинизма с самого начала покоилась на трех китах: отсутствие государственного долга, стабильный курс валюты и стабильно повышающаяся цена на нефть. Сразу стоит отметить, что очевидный эффект от последнего едва ли бы стал столь значимым, если бы он не опирался на первые два. Уменьшение государственного долга и связанная с этим поддержка рубля, доставшиеся Путину по наследству еще от правительства Примакова, должны были избавить российское государство от кошмара замкнутого круга финансовой политики 90-х годов. Этот замкнутый круг заключался в том, что государство, будучи не в состоянии обслуживать свой внутренний долг и бюджетные обязательства, прибегало к практике иностранных финансовых заимствований. Однако экономический коллапс и связанный с ним коллапс системы налогообложения вели к тому, что каждый следующий год государство было вынуждено брать новые кредиты хотя бы только для того, чтобы отдать проценты по прошлым. Это разгоняло инфляцию и закономерно закончилось дефолтом 1998 года.

Соответственно, первый президентский срок Путина ознаменовался возвращением тех функций государства, которые оно утратило в предшествующее десятилетие - прежде всего, в сфере налогообложения и экономического администрирования. Отныне 5-6 крупнейших финансово-промышленных групп страны, контролировавшие ее основные экономические активы, были вовлечены в общую систему государственно-частного взаимодействия, стали играть по общим правилам и платить налоги. В свою очередь, государство, смогло постепенно расплатиться по своим иностранным долгам и начало систематически осуществлять свои социальные обязательства. Нельзя сказать, что государство в первую путинскую пятилетку было особенно заинтересовано в повышении жизненного уровня населения, однако прекращение распада общества и возвращение государства на командные высоты управления экономикой благоприятно сказались на общем социально-экономическом климате страны - началось хозяйственное восстановление, а население на фоне благоприятной для экспортных отраслей внешнеэкономической конъюнктуры создавало устойчиво возрастающий платежеспособный внутренний спрос. Откуда-то отсюда и растет знаменитое «путинское большинство» и до некоторых пор беспрецедентная общественная поддержка курса президента.

Это же в общих чертах задало структуру экономики. Упрощенно ее можно описать как два неравноценных сектора - один ориентированный на экспорт, преимущественно сырьевой и другой, обслуживающий внутренний рынок, связанный с нуждами населения. Первый представлен огромными бывшими советскими заводами, это мир госкорпораций и финансово-промышленных групп, приближенных к государству. Второй же существует в форме калейдоскопа мелких и средних капиталистических предприятий, непосредственно связанных с запросами населения - от мелких придорожных кафе и автомастерских до гигантов ритейла вроде сети «Магнит» (впрочем, гигантами эти фирмы кажутся лишь на фоне прочих участников рынка - с настоящими национальными гигантами вроде «Роснефти» или «Газпрома» их не сравнить). Между собой в масштабах страны эти сектора едва ли связаны чем-то еще кроме государства. Эта связь осуществляется через перераспределение сырьевых сверхприбылей. Государство выкачивает их из сырьевых корпораций, и посредством их осуществляет свои бюджетные обязательства. Далее запускается эффект мультипликации, когда созданный посредством бюджетного перераспределения внутренний спрос удовлетворяется упомянутым вторым сектором экономики. Учитывая то, насколько велика доля бюджетных организаций в хозяйстве страны (уже в 2000 году доля государственных расходов составляла 42,4% от ВВП[1] и впоследствии только повышалась), роль государства в процессе обращения нефтегазовых доходов на внутреннем рынке страны трудно переоценить.

Во многом эта высокая роль государства в экономике обусловлена не только советским наследием, но и исторически слабым развитием в России банковского сектора, который в капиталистических странах является «мозгом» капитализма, задающим направление развития. Это явление самый ярким образом демонстрирует неразвитость отечественного капитализма, невозможность для него освоить даже собственные производительные силы. По оценкам экономиста Станислава Меньшикова в 2000 году сумма активов российских коммерческих банков составляла только 17 процентов от суммы активов промышленных предприятий. При этом на долю государственных «Сбербанка» и «Внешторгбанка» приходилась треть этих активов, в то время как доля самого крупного частного «Альфа-Банка» составляла всего 3,3% от общей суммы. И лишь совокупные активы 17 крупнейших частных банков были сопоставимы с активами одного только «Сбербанка»[2]. И в последующее десятилетие эту ситуацию так и не удалось переломить. Таким образом, российский частный финансовый капитал просто не способен в полной мере обслуживать отечественную промышленность.

В то же время государство и государственные банки по ряду причин, прежде всего идеологического свойства, отказывались заниматься полноценным кредитованием российской промышленности, предпочитая концентрировать валютные резервы в американских и европейских государственных облигациях. По мысли чиновников экономического блока правительства это оберегало экономику от перегрева и сдерживало инфляцию. Поэтому нужда отечественных корпораций и частных банков в денежных кредитах осуществлялась за счет иностранных заимствований. Это привело к тому, что уже в 2008 году при незначительном государственном долге совокупный российский корпоративный долг составил 425 миллиардов долларов (164 млрд. у банков и 261 млрд. у предприятий). Если аппетиты банков кризис и государственные вливания несколько подсократили, то займы промышленных предприятий только росли - на 1 января 2013 года корпоративный долг РФ перед западными банками составил 564 миллиарда долларов, из которых на банки пришлось 208 млрд, а на предприятия - 356 млрд. По оценкам академика Аганбегяна, отток денег из российской экономики в связи с оплатой иностранных кредитов, начиная с 2008 года составлял не менее 100 миллиардов долларов ежегодно[3].

В 2014 году для этой ситуации постоянно растущего корпоративного долга настал момент истины. Внешнеполитический клинч Кремля с странами-лидерами западного империализма на территории Украины и последовавшая за ним торговая война привели к тому, что крупные российские сырьевые корпорации потеряли для себя источник постоянного кредитования. В то же время их старые долговые обязательства, которые они должны выплачивать в валюте, никто не отменял. Ухудшение нефтяной конъюнктуры означало одновременное сужение возможностей получать валюту от продажи нефтепродуктов. Началось изъятие валюты из финансовой системы страны, которое обусловило рост курсов доллара и евро. Этот негативный тренд стал катастрофическим, когда на него наложились спекуляции банков и прочих финансовых организаций на растущих курсах, а также паника населения, которое по мере ухудшения ситуации бросилось менять рубли на валюту и тем только подстегнуло обесценивание рубля. Ситуация 16 декабря в этом смысле, безусловно, временная и спекулятивная, а за повышением курса того же евро до ста рублей последует некоторый неизбежный откат (тем не менее, с сохранением курсов на новых позициях), но нужно понимать, что все происходящее вовсе не случайно и коренится в самой структуре российской экономики и той экономической политики, которая проводилась последние 15 лет.

Это вопрос времени, когда финансовый хаос доберется до реальной экономики. Понятно, что под удар попадут в первую очередь те предприятия, которые зависят от импорта иностранных товаров или оборудования. Тем не менее, полноценный откат в 90-е с разрушением производственных связей и фрагментацией экономики едва ли возможен до тех пор, пока государство имеет резервы платить по своим бюджетным обязательствам, пока, зачастую против воли своего экономического блока, воспринимающего эти расходы как «кейнсианскую ересь», оно продолжает гнать нефтегазовые доходы сверху вниз, обеспечивая внутренний спрос. В любом случае, вопрос дальнейшего углубления кризиса в народном хозяйстве страны связан с той экономической (даже не финансовой!) политикой в целом, которую будет проводить федеральный центр.

По большому счету основных вариантов такой политики в рамках системы всего два. До некоторой степени приблизительно обозначу их (нео)либеральным и (около)кейнсианским соответственно. В основе первого лежит идея бездефицитного бюджета, в основе второго поддержание платежеспособного внутреннего спроса. Либеральную экономическую политику можно сравнить со взглядом бухгалтера, для которого важнее всего, чтобы сошлись дебет и кредит, а всем остальным стоит пренебречь. Таким образом, либеральная фантазия ограничена идеями сокращения государственных расходов и приватизации государственной собственности. Если либеральный экономист придерживается идей неолиберального фундаментализма, то эти меры дополняются у него еще и снижением налогов на предприятия. В этом, например, заключается различие между оппозиционными либеральными экономистами и правительственными - люди вроде Кудрина, сохраняя верность идее сокращения государственных расходов, тем не менее, твердо выступают за повышение налогов ради наполнения бюджета. В свою очередь, оппозиционные либералы гайдаровской школы склонны пожертвовать и бюджетом ради идейной чистоты - поскольку полагают, что рынок, освобожденный от государственного диктата, сам расставит все по местам и обеспечит экономическое возрождение. В ожидании этого славного момента дефицит бюджета придется обеспечивать иностранными кредитами, за которые расплачиваться придется, скорее всего, внешнеполитическим суверенитетом. Нужно ли говорить, что подобная политика практически по всем параметрам - прямой путь в девяностые (в отличии от кудринской, которая все-таки предполагает ту же относительно извилистую дорогу).

Если неолиберальная экономическая модель является просистемной критикой кремлевской экономической политики справа, то (около)кейнсианская модель это просистемная критика слева. Экономисты вроде Сергея Глазьева исторически представляли собой группу экспертов, вышедших из академических экономических институтов, близких к бывшему Госплану СССР и связанных с лоббистами интересов российской обрабатывающей промышленности, прежде всего машиностроения в его военной ипостаси, ВПК[4]. Их предложения сводятся к расширению роли государства, в том числе административной, в экономике и льготному государственному кредитованию промышленных предприятий. Возможный дефицит бюджета при этом предполагается покрыть за счет увеличения налогов с предприятий и общего увеличении промышленного производства в результате этих мер. Мы называем этих экспертов (около)кейнсианцами, поскольку их экономические предложения не являются в полной мере кейнсианскими. Поддержание платежеспособного внутреннего спроса является для них не стратегической задачей, а скорее побочным следствием их программы государственного кредитования промышленного производства. Они готовы сохранить или даже расширить государственные социальные программы, но только при условии, что эти программы не будут мешать государственному военному заказу или промышленным кредитам. В то же время они готовы и на меры самой жесткой бюджетной экономии, если это потребуется ради сохранения или даже расширения, например, военных расходов. Свидетельством тому - перемены в экономической политике Кремля с 2012 года, когда тот же Глазьев стал одним из экономических советников Путина. В целом, отечественные (около)кейнсианцы, хотя и выступают за расширение государственного участия, тем не менее, не готовы идти на серьезные преобразования в области контроля над расходованием государственных средств и тем более на посягательства на автономию государственных корпораций. Таким образом, даже помогая сохранить костяк российского промышленного производства (что выгодно отличает их от либералов) эти люди не способны задать новые горизонты развитию страны.

Все эти игры элит едва ли имеют непосредственное отношение к интересам миллионов российских граждан, простых трудящихся, которые не вхожи в тайны интриг кремлевского двора. Однако разворачивающаяся драма в российской экономике может похоронить существующий кремлевский режим и открыть окно возможностей для революционного преобразования российской экономики. В чем состоит социалистическая альтернатива существующей экономической политике? Дело состоит не в том, чтобы исправить какие-то отдельные административные принципы, а в том, чтобы изменить сразу всю структуру российской экономики и лишить крупные корпорации возможностей брать всех граждан в заложники своих финансовых интересов, как это произошло в этом году. Кроме того, задачи современного общественного развития требуют проведения в России своего рода новой индустриализации, завершения взаимоинтеграции научных и производственных мощностей, начавшейся в позднем СССР с появлением т.н. научно-производственных объединений (НПО), и закладывания основ социалистического общества, становым хребтом которого будет принцип формирования современной гармонически развитой личности. Понятно, что первоначальным источником средств и технологий для этих преобразований будет российский сырьевой сектор. Для новой индустриализации он станет играть ту же роль, что в конце 1920-х годов играла русская деревня с той разницей, что задача будет состоять не в разорении нефтянки во имя экономического развития, а, наоборот, в интенсификации производства и увязывании его с интересами развития всей страны. Сырьевой сектор должен быть национализирован, государственные корпорации упразднены, а весь государственный сектор превращен в единый хозяйственный механизм, подчиненный интересам единого плана. В то же время национализация небольших предприятий, непосредственно связанных с повседневными потребительскими нуждами людей, едва ли имеет смысл - особенно на первых порах социалистического строительства.

Управление же государственным сектором до некоторой степени неизбежно будет напоминать управление советской экономикой. Разница, однако, будет заключаться в том, что на смену централизованному планированию придет планирование децентрализованное и одновременно политическое. В самом деле, если принцип выборности всеми гражданами ключевых руководителей государства и направления государственной политики является основой политического устройства современного государства, то почему этот принцип не распространяется на все прочие сферы жизни общества - в первую очередь, экономическую? Многие консервативно настроенные люди склонны воспринимать выборы как досадный недостаток, препятствие на пути экономического прогресса. Мы же, наоборот, склонны считать, что проблема не в самих выборах, а неравном политическом положении простых трудящихся и крупных капиталистов, чиновников и менеджеров больших корпораций. Устранение политического влияния корпоративно-чиновничьих кланов откроет новые возможности для политической самореализации граждан. От уровня предприятий до уровня страны посредством выборов не только руководители (разумеется, при условии удовлетворения ими некоторому списку требований) будут избираться, но и само обсуждение и утверждение производственных планов должно проходить электоральный барьер. Аналогичным образом, методом проб и ошибок на местах будет определено наиболее эффективное и социально приемлемое соотношение политически управляемой обобществленной экономики и экономического пространства личной инициативы. По сути, мы предлагаем преодолеть искусственный в капиталистическом обществе разрыв между политикой и экономикой - выборы должны быть не единственной доступной обывателю раз в четыре года политической опцией, а актуальной повседневностью, с которой связано само его существование как человека и гражданина.

Эти меры, как мы предполагаем, не только покончат с во всех отношениях позорной исторической эпохой последних 25 лет, но и откроют нашей стране качественно новые горизонты развития. Слишком долго Россия плелась в хвосте человечества и перенимала общественные задумки консервативных институтов западного мира - таких как, например, Республиканская партия США. Старый лозунг Розы Люксембург «социализм или варварство» для нашей страны актуален, пожалуй, как нигде в мире. Кризис открывает возможности для реализации одновременно обеих его частей, но только от нас зависит, выберем мы вторую или все-таки первую.

Источник:anticapitalist.ru