Если это не война, то что?

Где-то за холмами внушительно ухает, и так - под непрекращающийся аккомпанемент близких разрывов чего-то существенного - узнаем, что баба Галя сама из станицы Ясиноватой, там у нее дети, но дозвониться, чтобы узнать, живы ли, не может уже неделю - связь паршивая. Наш телефон сеть еще ловит - дозваниваемся: все узнают, что все живы.

- Я не могу отсюда уехать - собаку жалко и кур, да и не хочу в ДНР, да даже если бы хотела - пустят, не пустят, не знаю, там какие-то пропуска нужны… Может, заберете собаку, тогда и я решусь. - Старая овчарка с мудрыми печальными глазами внимательно и с надеждой присматривается к незнакомцам и в итоге приносит палку. - Она очень умная у меня. Но все равно я ее на ночь в хату не беру, вдруг попадет что, убьет меня - не хочу, чтобы потом она меня съела.

Это - село Веселое, рядом с пустынной трассой Константиновка-Донецк (последний блок-пост украинской армии далеко позади), - так называемая «серая зона», на проселочных дорогах которой может попасться кто угодно. Именно поэтому мужичок, стоявший рядом с бабой Галей, стремительно исчез, только завидев подъезжающий автомобиль. Но по-другому в Авдеевку, на передовую, не проедешь.

Чем ближе к городу, тем внушительнее звучит отвратительная симфония войны: уже различаешь - откуда залп и какой: одиночный гаубичный или «серийный» из установок залпового огня. Из-за поворота показывается махина Авдеевского коксохимического комбината - в него тоже регулярно прилетает, но завод дымит - пытается работать, и женский голос по громкоговорителю просит кого-то куда-то пройти. Люди держатся за мирную жизнь до последнего, не в состоянии осознать, что война действительно происходит с ними, потому по утрам бредут на проходную, на свои рабочие места, на которых их иногда накрывает снарядами - вот машиниста тепловоза недавно хоронили.

На северных окраинах Авдеевки, что расположена всего в 6 километрах от Донецка, еще теплится жизнь: открыты некоторые магазины, люди ездят на велосипедах и даже ходит общественный транспорт. Но центр города с некогда сорокатысячным населением разрушен, высотки стоят пустые с отвратительными дырами в стенах по причине неоднократных прямых попаданий. Южные окраины - передовая, и если забраться на последний этаж какой-нибудь многоэтажки, то можно разглядеть останки диспетчерских вышек Донецкого аэропорта.

На выезд из города на огромной скорости несутся четыре машины и микроавтобус. Не понятно: то ли прорыв, то ли еще что. Созваниваемся - нет, на передовой все без изменений, просто по этой дороге по-другому никто не ездит - улица Чапаева простреливается: по краям - руины домов, а на асфальте - свежепосеченные осколками ветви деревьев.

Тактика войны на этом участке фронта такова: две армии окопались в 700-х метрах друг от друга и лупят, не переставая, из всех артиллеристских систем, какие в наличии есть. У украинской армии разнообразия меньше: это легко определить по звуку залпов - что откуда стреляет. У тех, кого принято считать сепаратистами, ассортимент будет шире. А именно такой: 82-миллиметровые минометы «Василек», 120-миллиметровые минометы, танки Т-72 и Т-64, самоходные артиллеристские установки («гвоздики» и «ноны»), гаубицы Д-30 и установки залпового огня («град», «ураган», говорят, что стреляют и «буратины» - тоже реактивные установки, только огнеметного свойства).

Не переставая, это значит - именно не переставая, с редкими получасовыми перерывами на завтрак, обед и ужин и иногда - по причине погодных условий (сильный ветер, например), идет артиллеристская дуэль. Только отгрохотали где-то, кварталах в четырех от нас, разрывы «градов» (стреляют неуправляемыми реактивными снарядами, площадь поражения - один квадратный километр и больше, в одном залпе может быть и 16, и 36 ракет, в зависимости от модификации - попросту говоря, это «катюши»: помните кадры из фильмов про Великую Отечественную с убегающим в панике противником), как в ответ - из-за города, кстати, - ответили самоходки. Нет, бывает, что какой-нибудь дурной командир украинской армии и развернет батарею в черте населенного пункта, но тогда с ним разбираются свои. Потому никакого тактического смысла в том, чтобы сравнивать город с землей, нет. Однако это происходит, с Авдеевкой, например, вот уже почти месяц - с 8-го января.

Скажу так: никто и никогда не сможет доказать человеку, знакомому с современной военной техникой, что все эти изрыгающие смерть устройства могут использовать исключительно добровольцы, пусть даже и когда-то служившие в армии. Это попросту невозможно. Если, например, залп даже из простейшего - минометов - требует не просто наличия грамотного корректировщика огня, но и людей, которые, имея на руках специальные таблицы стрельбы, рассчитывают поправки: на температуру воздуха и температуру заряда, влажность, ветер и рельеф местности. Времена, когда палили прямой наводкой, глядя в пушечный ствол вместо прицела, прошли, теперь это - сложная штука, которая может покориться дилетанту отнюдь не за месяц. И потому я, видевший своими глазами весь этот артиллеристский беспредел, в каких-то добровольных самоучек не поверю теперь никогда.

…Если донецкий аэропорт на Украине сравнивают с Брестской крепостью, то есть на этой войне и свой «дом Павлова», который обороняют вот уже 9 месяцев. Он стоит на самой передовой - до позиций сепаратистов метров восемьсот. Собственно, в нем я и остановился на ночь.

Ни одного целого стекла, следы от прямых попаданий снарядов, мешки с песком у подъездов, вывороченные трубы, страшный холод. Здесь стоит рота Психа (это - позывной) 20-го мотострелкового батальона 93-й бригады вооруженных сил Украины. Спят, когда не на блок-постах, здесь же - в квартирах некогда элитного дома, которые, радуясь, покупали на ипотеку некогда жившие здесь люди, любовно делали ремонт и приобретали маленькие радости типа душевых кабинок, которые сейчас бессмысленны.

Если пройтись по подъездам, то кое-где на дверях можно увидеть листочки с надписью «Живут люди». Но теперь - после 8 января - уже не живут. И как бы в ответ на вопрос «почему» - пол тряхануло, зазвенели остатки стекол - танковый снаряд попал то ли в соседний подъезд, то ли в рядом стоящий магазин - не знаю точно, потому что вылезать в сектор обстрела как-то не очень охота. Соседняя многоэтажка - тоже со следами прямых попаданий: три-четыре раза точно сюда прилетало - это видно, но обходить дом, чтобы посчитать точнее, не стал - потому что, опять же, линия огня. Когда в первых числах января начался массированный обстрел, у подстанции, что во дворе, складировали трупы мирных жителей - солдаты говорят, что их было тринадцать, - вывезти удалось не сразу.

Что же касается танка, который со мной «поздоровался», то он уже стал здесь погодным явлением. Стоит в капонире на боевых позициях сепаратистов, где-то в километре отсюда, и каждое утро, часов в 9, вылезает, чтобы раз шесть стрельнуть по периметру, иногда - как сейчас - и днем.

Мимо проносится медицинская «буханка», на носилках выносят раненого бойца, рука безвольно свесилась и волочится по асфальту, ее бережно поднимают - значит, есть шанс, что это не «двухсотый» (погибший), а «трехсотый» (тяжелораненый).

Комроты Псих приводит в штаб - это квартира, в которой еще сохранилась кухня (булькает готовящийся рассольник), стоят буржуйка, раскладушки, матрасы на полу, окна заделаны фанерой. Рота Психа здесь уже больше месяца (ранее были не менее «горячие» Пески и Марьинка), когда будет смена, никто не знает. По стенам - бумажные православные иконы и много-много детских рисунков: на них нет войны, только мирные пейзажи и радостные люди, гуляющие в парке; корявым детским почерком, с ошибками, признания в любви воюющим солдатам, пожелания выжить, вернуться домой и заняться тем, чем хочется. Дети пишут на фронт постоянно, точно так же, как их родители-волонтеры, собирают для фронта все: от одежды и продуктов до военной экипировки.

Восемнадцатилетних пацанов в воюющей украинской армии я не видел. Самому младшему, Кирюхе, 22 - бросил институт, вернулся из России, пошел воевать. Теперь сидит на раскладушке, режется в компьютерную бродилку на телефоне и монотонно рассказывает, не отрываясь от экрана: ну, стреляют и стреляют, ну, привык, ну, война как война. На постоянные разрывы, сопровождающие наш разговор, даже не реагирует - а что реагировать, если дергаться приходилось бы каждые пять минут. «Ему тяжело пришлось, может, и психика уже на грани», - шепотом говорят мне его старшие сослуживцы.

Батальон формировался в Днепропетровске. Здесь в основном взрослые мужики за тридцать, а то и за пятьдесят - у кого-то уже внуки. Очень спокойные, рассудительные люди, которые задают мне - невесть как появившемуся здесь московскому журналисту - больше вопросов, чем я им.

- Неужели россияне действительно верят своему телевизору? Почему они все это поддерживают? Нет, ты объясни, почему славяне убивают друг друга, а россияне этому радуются? А много тех, кто не хочет этой войны?

У меня нет ответов на эти вопросы, которые сидят занозой в сознании уже год. Потому отвечают сами. Саша, мужчина за пятьдесят, долго работавший на заводе где-то в Сибири, рассказывает:

- У меня брат старший живет в Томске, два высших, бывший офицер, еще 13-й год вместе в Днепре встречали, а теперь - со мной поругался, с мамой поругался, не звонит - говорит, что у нас воюют фашисты и НАТО. Брат, говорю, какие фашисты: я что, фашист? Какое НАТО - приезжай посмотри, я воюю, соседи мои воюют… А он трубку бросает.

- А у меня брат служит в российской армии, офицер, до пенсии год остался. Звонит, говорит мне: «Прости - меня в Ростов перекидывают, я не могу отказаться: ни пенсии, ни квартиры иначе не будет». Так что, может, скоро свидимся - через прицел, - подключается к разговору очень интеллигентного вида человек, проходивший на кухню.

И никто из тех, с кем я говорил, не считает русских врагами, потому что многие сами наполовину, а то и вовсе, - русские, но все спрашивают одно и то же: почему все так получилось и когда это кончится.

- Прибегает начальник милиции, - Псих курит уже третью сигарету за 10 минут, - говорит: «Что-то странное - так бабахнуло, я приехал на место - воронки никакой нет, а деревья стоят без веток и дома посечены». Так я ему и говорю, что «ураганом» бахнули с кассетной начинкой: ну, знаешь, она в воздухе разделяется на самостоятельные части, которые потом в воздухе же разрываются на осколки.

Про капитана Юру мне рассказывали еще в Краматорске: как он со своими бойцами счастливо избежал плена. Неожиданно заехал на пост «ДНР», с шевронами, на которых изображен укроп, и с украинским флагом. Ну, сообщил, что они - дээнеровская разведка, а шевроны - так как же в тыл к противнику ходить - отпустили.

- Так кто был на том блок-посту, - спрашиваю.

- Чеченцы, батальон «Восток».

- Точно?

- Что я чеченца от украинца или русского не отличу? Да и нашивки у них были - «Восток», и флаг российский.

…К вечеру ближе поехали в сауну. Местные братья-бизнесмены, которым она принадлежит, из города не уехали, а все, что у них есть, предоставили военным: моют, кормят, поят бесплатно. Подрагивает пол - рядом что-то взорвалось.

- Это самоходка. А вот это мина, - комментирует Саша.

- Не страшно?

- Вот если с потолка что посыплется, тогда будет страшно, тогда и поедем.

По телеку - параллельная жизнь: украинский «Детский голос». Радостные и талантливые участники… Девочку из-под Донецка встречают стоя. А в голове сам по себе вызревает вопрос: сколько таких девочек не доедет до Киева из Семеновки, Славянска, Дебальцево, Донецка, Луганска, Счастья, Углегорска? Перечислять названия всех уничтоженных полностью или частично населенных пунктов нет смысла - просто откройте карту Донецкой и Луганской областей.

- Я майдан спокойно воспринял, как-то параллельно было, - рассказывает боец под пятьдесят, который не стал представляться. - Но когда вот здесь все началось, пошел в военкомат. Мне говорят: иди отсюда, старый. А я говорю: сам иди. Мне молодых пацанов жалко. Вот служил у нас в подразделении Максим - просто душа-человек, лет 25. Нас тогда сняли с фронта, отправили в Мариуполь отдохнуть. Едем обратно в часть, проезжаем деревню, где как раз Макс живет, так нам всю «Газель» забили едой - так его там любят. Приезжаем, а говорят, что Макс пропал - вез снаряды, прямое попадание, все в клочья. Уже в село позвонили, но, слава богу, нашелся: его просто контузило, и он в какой-то хате сутки отлеживался…

В эту ночь - после одиннадцати вечера - стреляли не очень (где-то раз в час): пошел ливень (что плохо для минометов), и начался штормовой ветер (что плохо для всего остального). Кстати, были бы по ту линию фронта необученные добровольцы, палили бы за милую душу, поскольку не в курсе подобных тонкостей.

За стенкой неожиданно раздается стон, почти вой, потом - всхлип, и так много-много раз подряд. Там спят бойцы, и кому-то из этих сорокалетних мужиков, очевидно, приснилось то, что с ним происходило вчера, или то, что может случиться завтра.

Ровно в семь утра просыпается комроты Псих, звонит по телефону сыну: «Солнышко мое, ты уже проснулся? Давай, давай - пора в школу. Ну, в воскресенье поспишь. У меня все хорошо. Конечно вернусь, солнышко».

…Из Авдеевки нужно выезжать с утра, чтобы трассу проскочить до 12-ти, - обещают массированный артналет. По дороге заворачиваем в штаб батальона. Здесь стоит гордость бойцов - «отжатый» танк Т-72, брошенный экипажем, воюющим на стороне сепаратистов. Сейчас его приводят в порядок.

Седоватый, похожий на преподавателя вуза, командир отдельного танкового батальона - кадровый офицер советской еще армии. Многие его сослуживцы и однокурсники - в России.

- С кем созваниваемся и вздыхаем, кто уже трубку не берет. Меня не сразу обратно в армию взяли - возраст все же, потому сначала пошел в «Правый сектор», потом, наконец, перевели. Что хочу сказать… А ничего не хочу: не понимаю я всего этого. Да, и я - не фашист.

Из ангара выезжает танк, номера на корпусе спилены болгаркой, но на башне остались (попробуем выяснить, откуда он здесь).

- Я же танкист профессиональный и прекрасно знаю, где это произведено и откуда пришло…

В воюющих областях Украины почему-то есть такая устоявшаяся примета: как приходит российский гуманитарный конвой в Донецкую область - жди усиления артобстрелов.

За сопкой легли «грады» - пора ехать. По дороге узнаем, что в протестантской церкви в Славянске есть беженцы из самой горячей точки двух последних недель - Углегорска, где идут бои за дебальцевский плацдарм, который пока безуспешно пытаются окружить.

Двое мужчин и женщина рассказывают, что эвакуации никакой не было, город почти взят в кольцо, и украинская армия удерживается на высоте у самого выезда. Что палят из Горловки и Енакиево, которые под контролем сепаратистов.

- Я бежал, бежал - от дома к дому, а «градами» - со всех сторон, а я молюсь богу и бегу, бегу… Господи, меня ты спас, а сколько же там детей по подвалам…

Думаю, хватит играться словами. Все это - война, жесточайшая, идущая без учета жизней мирных людей на густонаселенной территории. Война, которая - пущенная на самотек, - сообразуется только со своими собственными законами: еще чуть-чуть, месяц-другой, и остановить ее будет невозможно. И хотим мы того или нет, непосредственно или косвенно, прямо или криво, признавая это или нет, одобряя или проклиная, - мы в ней участвуем. Только - зачем?

Источник:novayagazeta.ru