Академик РАН: "сырьевое проклятие" России

В Санкт-Петербургском центре РАН завершился международный форум «Новые технологии для новой экономики России».

Основное внимание было привлечено к прорывным исследованиям, прежде всего – междисциплинарным, на стыке медицины, физики, химии. Вместе с тем огромный интерес вызвало выступление директора Института народнохозяйственного прогнозирования Виктора Ивантера. У читателей «Файла-РФ» есть возможность взглянуть на отечественную экономику глазами известного учёного.

Ключевым фактором сегодняшнего развития являются темпы экономического роста. Вообще, кажется, что быстро двигаться лучше, чем медленно. С другой стороны, возникает версия, что, может быть, надо двигаться медленно, но очень качественно. С точки зрения экономики, последнее соображение представляется бессмысленным. Потому что качественное движение – непременно инновационное; инноваций без инвестиций не бывает, а в «стоячую» экономику никто не вкладывает. Подобная схема верна для экономики преимущественно рыночного типа, основанной на системе спроса. Спрос порождает потребность в инвестициях, инвестиции же требуют инноваций. Именно так, а вовсе не потому, что кому-то хочется инноваций – нормальному бизнесу они абсолютно не нужны и не интересны. Но конкурентная среда требует, чтобы было дешевле и качественнее, а это невозможно без инноваций и инвестиций.

Сейчас много говорят, что основным препятствием на пути экономического роста России являются «дурные» в экономическом смысле государственные институты: суды судят неправильно, существует «телефонное право», конкуренция нарушается ещё и взятками…

Маленькое отступление. Общепринято самыми главными взяточниками считать гаишников. У меня и моих друзей очень большой стаж вождения, но за многие десятки лет я не слышал, чтобы сотрудники Госавтоинспекции напрямую вымогали деньги. Да, нас останавливали за нарушения, а мы не хотели тратить время на уплату штрафов и соблазняли гаишников «расчётом на месте». Но чтобы они требовали – такого не было. И когда я слышу, что известный международный фонд точно знает объём российских взяток, невольно задаюсь вопросом: как они вычисляют? Кто-нибудь подсчитал среднее подношение даже тому же гаишнику? И ещё вопрос: в 2006 году у нас были те же институты, что и сейчас, или другие? Согласитесь – точно не лучше, чем сегодня, однако темпы экономического роста страны были под 8% в год…

Премьер Медведев недавно сказал, что у нас лучший в мире Гражданский кодекс. А ведь это – ни много, ни мало – экономическая конституция. Но если кодексы хорошие, значит судьи «дурные». А у нас есть «запасные», чтобы этих убрать, а других поставить?

У меня такое впечатление, что подобные «объяснения» критики выводят из-за нежелания самим что-то делать.

Между тем, существуют чёткие экономические основания, почему сейчас в России происходит снижение темпов роста. Мы двигались достаточно эффективно, но в 2009 году нас настиг мировой кризис. Он пришёл из США – от того, что там давали взаймы на строительство жилья любому, кто просит, причём заранее понимая, что не все смогут вернуть. Но всё равно давали (кстати, в Штатах, в отличие от нас с обманутыми дольщиками, дома-то построили). Всё это тянулось достаточно долго и, в конце концов, привело к логичному результату. Но мы-то с вами ничего дурного не делали, денег не раздавали. Как тогда оказались под влиянием этого кризиса?

Во-первых, благодаря достаточно высоким ценам на наши энергоносители, мы накопили очень большие валютные резервы. Эти деньги, около 600 миллиардов долларов, мы держали в США. В то же время наши крупные корпорации, предприятия и банки набрали кредитов на 500 миллиардов долларов. То есть мы деньги направляли туда, а они возвращали нам обратно уже как свои. Разница в том, что мы размещали наши сбережения под два процента, а они давали нам кредиты под восемь. Эта маржа была, видимо, своего рода платой за наше «неумение распоряжаться деньгами». Вероятно, мы так поступали из-за стойкого «народного» убеждения: мол, «русскому что ни дай – всё равно украдёт, и уследить нельзя. А вот если мы сначала переправим средства туда, а потом они нам их – обратно, то уж заокеанские капиталисты проконтролируют, куда эти деньги идут». Но они же нормальные люди. Зачем им следить, когда у них на счетах лежит залог? И, конечно, никто не спрашивал у наших господ олигархов, эффективно ли используются полученные кредиты.

Во-вторых, к сожалению, структура экономики нашего экспорта оказалась неудачной – мы продаём нефть, газ и металлы. Сейчас Россия добывает порядка 520 миллионов тонн нефти, из них внутри страны использует где-то 250–280 миллионов – дефицита топлива нет. Что делать с остальными? Копить, не вывозить, держать при себе? А кто гарантирует, что через 20 лет у нас это купят, да ещё и за хорошую цену? Поэтому излишки продаются. Когда вам рассказывают про «сырьевое проклятье», это – полная чушь. Найдите мне страну, которая не хотела бы получить такое «проклятье».

И когда говорят, будто Россия – сырьевой придаток, это чепуха. Если вы позволяете иностранцам вести все геологические работы на своей территории, вам построили нефтепроводы, газопроводы и т. д., и за это вы получаете лишь какие-то проценты, вот тогда вы – сырьевой придаток. А у нас ничего похожего – всё делаем сами. Сейчас, правда, возникает определённая опасность, поскольку значительная часть оборудования, которое используют наши добывающие компании – импортное. Но пока ещё мы никаким сырьевым придатком не стали. Более того, мы – единственная в мире крупная современная энергетически независимая держава, это наше неоспоримое преимущество. И хотя нас пугали, что завтра цены на нефть и газ упадут, они, к счастью, не снижаются. А вообще, мы выдержали даже в самое тяжёлое время, скажем, когда в декабре 2008 года баррель нефти стоил 39,5 доллара. Потому что, в среднем, издержки по добыче у нас около 15 долларов на баррель, а у «Роснефти» – вообще порядка 12 долларов. Где вы найдете ещё производство с таким уровнем рентабельности?

Существенна ли цена на нефть? Безусловно, существенна для нашей инвестиционной деятельности: если баррель стоит 40 долларов, то мы Арктику не разбуриваем, а если 80 – разбуриваем. Для наших перспективных работ это очень важно. Сейчас нефть на мировом рынке стоит 107–109 долларов за баррель, экспорт растёт, с газом всё в порядке, но тогда что же произошло, почему страна снизила темпы роста?

У нас структура экономики, которая не может устраивать – но не в том дурацком смысле, что «пора прекратить заниматься добычей нефти и газа, так как это никому не нужно, а мы все будем писать компьютерные программы и ими торговать». Проблема заключается в том, что мы в целом ряде случаев сами влезли в экспортную зависимость. Например, наша металлургия сегодня – это экспортно-ориентированная отрасль. Но если вы думаете, что мы поставляем на мировой рынок высококачественный металл, то ошибаетесь. Мы продаём «первичку», полуфабрикаты, слябы. Тем самым, кстати, позволили американцам реструктурировать свою металлургическую промышленность. И теперь конкурируем с их уже модернизированной отраслью на рынке… Китая. А там производство металла фантастическое!

Я помню, как ещё в Советском Союзе мы отмечали выплавку стали в рекордном объёме 100 миллионов тонн. Но сейчас производим вдвое меньше, а Китай – невообразимо больше: 500 миллионов тонн. Однако если бы мы с вами активнее развивали инфраструктуру, строили дороги, то металлургия перестала бы зависеть от экспорта. Ведь это только кажется, что трассы сделаны из песка, гравия, бетона и т. д. В действительности дорога – это колоссальное количество металлоёмких сооружений. И создание транспортной инфраструктуры в состоянии обеспечить сбыт практически любого объёма российской металлургии.

Хотя и здесь у нас есть достижения. В Советском Союзе вечным дефицитом были трубы большого диаметра. Мы эту проблему решили. Газо- и нефтепроводы обеспечили собственными трубами. У нас есть все основания, чтобы сделать металлургию внутренне ориентированной отраслью, и в этом случае не будет нынешней проблемы, связанной с падением мировых цен на металлы.

То же самое с углём, где затруднения связаны со снижающимися ценами на него и с тем, что мы почти исключили внутреннюю угольную генерацию – это в значительной мере связано с дороговизной перевозок. Из Кузбасса до любого порта – полторы-две тысячи километров, в то время как Австралия добывает уголь по соседству с морским терминалом. А перевозка по воде существенно дешевле всех остальных видов транспортировки. Воссоздать продуманную систему внутрироссийского потребления угля нам по силам.

То есть получается, что сегодняшние трудности с металлами и углём мы во многом сотворили сами…

В целом Россия вышла из кризиса 2008–2009 годов достаточно благополучно, по сравнению с 1998-м. Более того, про «кризис-2008» мы узнали из газет и выступлений, а «дефолт-98» большинство почувствовало на себе, когда сбережения исчезли, а цены подскочили в четыре раза. Надо сказать, что власть в 2008–2009 годах поступила абсолютно адекватно: она защитила вклады населения и корпоративного сектора, тем самым сохранив зарплату жителям страны. Правда, людям эти правильные шаги были объяснены странновато: «Мы спасаем банки». Все, естественно, подумали: «С чего бы опять выручают банкиров?» Ничего подобного, никаких банкиров не спасали. Вообще, их утопить довольно сложно, они очень живучие. В 1998-м банки обанкротились, но их владельцев мы что-то не видели обанкротившимися. Хоть бы кто-нибудь выбросился с 20-го этажа! Все живы и здоровы!

В 1998 году власть спасала банки. А в нынешнем кризисе – вкладчика. Население (оно всегда правильно себя ведёт), увидев это, вместо того, чтобы разбазаривать деньги, понесло накопленные средства в банки. Правда, реальный сектор мы снова недостаточно поддержали – там произошёл спад.

Если помните, было выделено 50 миллиардов долларов для спасения корпораций, у которых зависли крупные пакеты акций в западных банках. Версия была такая: наши ценные бумаги заберут – и мы останемся без стратегических предприятий. Но жизнь сложнее. Западные банки действительно приняли в залог бумаги стратегических предприятий, но ничего с ними сделать не могли и не смогут: для этого необходимо специальное постановление правительства. Поэтому зарубежные банки стали реструктуризировать эти пакеты, что обошлось не в 50, а менее чем в пять миллиардов долларов.

В 1998–1999 годах у нас было резкое снижение по экспорту металла, основной химии, цемента, целлюлозы, а сейчас этого не происходит. Тогда отчего же возникает кризис? Интеллигентно это можно назвать так: взяли «инвестиционную паузу». Мы завершили строительство к саммиту АТЭС, газо- и нефтепроводов на Дальнем Востоке, заканчиваем в Сочи. Это снижение вложений совершенно логично затормозило инвестиционную активность в целом по стране. При том, что правительство, сообщившее об экономии вследствие кризиса, призвало к активности частный капитал.

Однако здесь простой принцип: или инвестирует бюджет, а вслед за ним вкладывается частный сектор, или будет кризис. С теми же автострадами: если государство выделяет деньги на их строительство, тут же подключаются и «частники» – их агитировать не надо, они понимают: есть дорога – будут перевозки, не говоря о том, что вокруг трассы активно развивается торговая и сервисная инфраструктура… Но опять вступает хор скептиков, что всё украдут, что чемпионат мира по футболу – это кошмар.

В чём преимущество Олимпийских игр в Сочи, Универсиады, саммита АТЭС? Мы не можем передвинуть сроки. Если бы не Олимпиада, мы в Сочи ещё лет 20 строили бы. А тут – безвариантно. И футбольный чемпионат не можем перенести. Посему всё будет построено вовремя, как положено. Это большой стимул. Но мы должны оживить и остальную экономику. А она активизируется, когда есть внятная и жёсткая задача.

Если нынешний темп развития экономики (1,8 процента) нас не устраивает – значит, надо выполнить всё, что обещали. Ничего не придумывать, а просто делать. Мы договорились, что будем восстанавливать нормальный вид нашей инфраструктуры, строить дороги – и шоссейные, и железные. Наша добывающая промышленность – это колоссальный платёжеспособный спрос на техническое перевооружение, оживление отраслевой и фундаментальной науки, реструктуризацию машиностроения... У нас еще есть блестящий шанс провести «конверсию наоборот». «Нормальная» – это когда сокращается военное производство и за счет него наращивается гражданское. В свое время мы это не сделали. Но сейчас у нас есть уникальная возможность – восстанавливая оборонно-промышленный комплекс, подтянуть уровень всей промышленности. А периодически возникающие попытки снизить объем военных расходов – это борьба, прежде всего, с технологическим перевооружением страны…

Наконец, мы договорились, что вложимся в жилищное строительство. Это потрясающая отрасль. Во-первых, она минимально привлекает импорт, а во-вторых, весьма результативно заставляет людей работать. Они получают квартиру, а потом должны за нее рассчитаться из зарплаты. Это – и мощнейшая антиинфляционная мера, потому что деньги, которые зарабатывает новосел, он не тратит, а отдает государству в погашение кредита. Одним словом, есть колоссальное количество мер, решения по которым уже приняты, но их реализация протекает тоскливо-медленно.

С 1980 года по 1988-й мы «уговаривали» экономику стать эффективной, принимали серьёзнейшие постановления ЦК и Совмина, а она, сама по себе, лучше не становилась. И сейчас требуем от неё роста, но при этом, поскольку доходов мало, собираемся сокращать расходы.

Есть такая историческая проблема мужа и жены. Он говорит: «надо меньше тратить», а она – «надо больше зарабатывать». Но если в семье есть возможность перейти на режим экономии, чтобы свести баланс, то в экономике это совершенно неприемлемая вещь. Если вы снизили расходы, снижаются и доходы. Вы еще снижаете расходы, доходы снова падают, и так до бесконечности. Такой парадокс. Потому что в экономике расходы – это спрос. Без спроса ничего не происходят. Говорят: «есть же бессмысленные, неэффективные расходы». Да, но от таких надо избавляться независимо от того, кризис сейчас или нет. Их просто не должно быть.

А в экономическом цикле, когда у вас снижаются доходы, нужно увеличивать расходы – для того, чтобы потом возросли и доходы. Если же вы снижаете расходы, сами загоняете себя в угол. Хотя формально все выглядит логично: «раз денег мало, давайте меньше тратить». Но правильно так: если денег мало, давайте больше зарабатывать, а единственный способ больше зарабатывать – больше тратить.

Мы должны восстановить инвестиционные активы в стране, что создаст другую базу для развития экономики. Тем более, существует проблема минимально приемлемого темпа экономического роста в России. 2-2,5 процента в год – темп, при котором мы можем сохранить тот уровень жизни, который есть сейчас. Представьте себе, что вы 20 лет не ремонтировали собственную квартиру. Она, естественно, обветшала. Затем вы, наконец, решились и значительную сумму потратили на ремонт. При этом квартира осталась той же, вы просто восстановили, что нужно. И у государства есть такого рода «физические долги», когда надо поддерживать объекты, что не ремонтировались десятилетиями. И инфраструктуру на Дальнем Востоке надо восстанавливать – столь разрушительного наводнения никто не ожидал. То есть, мы вынуждены будем тратить как минимум 2-2,5 процента ВВП только на то, чтобы удержать тот уровень жизни, который мы сегодня имеем.

Есть и другая принципиальная проблема – оплата труда. С советских времён существует шутка: «как нам платят – так и работаем», и сейчас ничего не поменялось.

Однако очень успешный предприниматель Генри Форд, среди прочего написавший множество книг, одну из глав так и назвал: «Главный фактор роста производительности труда – высокая заработная плата». Это, хотим мы того или нет, – верно. Чтобы получить эффективное производство, необходима высокая зарплата. Только тогда срабатывают все технологии. Если низкая оплата труда – ничего не получится, любые меры и технологии неэффективны; люди по-другому работают.

Скептики тут вставляют: мол, у нас «неправильный» народ – пьёт, перекуривает, отлынивает, «по бабам» бегает – ему нельзя платить много. Можно подумать, у Форда на сборке работали исключительно интеллектуалы… В действительности, всё, чего добился Форд, основывалось на высокой зарплате. Но если вы устанавливаете достойную оплату труда, требуется и высокий уровень его организации. Только тогда возникают потребности в новых технологиях.

И естественно, хотелось бы, чтобы у нас был не только спрос на инновации, но чтобы мы были к этому готовы, и чтобы генерировали эти технологии внутри страны. Бизнес интернационален. В тот момент, когда у вас чего-то не хватает, это можно купить на стороне, только эффективность решения падает.

Вывод простой. Рассуждения о том, что мы должны примириться с низкими темпами экономического роста, губительны для страны. Важно меньше кивать на козни «внешнего врага», а мобилизовать внутренние ресурсы, и тогда дело пойдёт. У нас есть все возможности, чтобы начать масштабный подъём экономики.
Виктор Ивантер