"Давайте, наконец, жить"

Мне надоело жить в прошлом — в стране, "которую мы потеряли", в войне, "которую мы выиграли", в траве, что была "зеленей". Прошлое с завидным постоянством определяет повестку дня в России и Украине. Борьба за "прекрасное прошлое" застит нам любые возможности думать о будущем. Как сварливая жена и мать "отдавшая лучшие годы" другому времени, мы неспособны понимать настоящее и не хотим думать о том, что ждет нас дальше.

Есть такое понятие – необратимые действия. Например, когда пирожное падает в лужу, или вы выдавили из тюбика слишком много зубной пасты, или ребенок изрезал ваш дорогой костюм в лохмотья.

Все эти действия находятся в прошлом и необратимы. Или разумно необратимы. Конечно, вы можете тщательно очистить пирожное, затолкать пасту обратно в тюбик и сшить испорченный костюм. Но вряд ли вы будете все это делать — ведь в этот момент вы начинаете тратить на прошлое собственное будущее. То самое, светлое и совсем не такое большое, как нам всегда казалось.

Намного сложнее с необратимыми социальными действиями. Социальные действия почти всегда кажутся обратимыми, и обоснованность попыток бороться за прекрасное прошлое, тратя время неопределенного будущего, не подвергается сомнению.

Ушел любимый человек, сказав, что навсегда – вернуть! Отказался ребенок от карьеры музыканта и даже скрипочку прочь вышвырнул – заставить! Потратил на кого-то "лучшие годы жизни" — потрать и остаток, заезженной пластинкой вспоминая, какие жертвы отданы.

В чем же разница двух этих необратимостей? В существенном – социальные действия необратимы, только если мы умеем прощать, закрывать и отпускать от себя прошлое. Так освобождается место для будущего.

Тяжелее всего простить коллективные социальные действия – историю. История оказалась настолько обратима, что уже более 20 лет у нас нет будущего, которые бы мы не тратили на разборки с историческим прошлым. Куда там английской грамматике с ее future in the past. Наше время — past in the future — гораздо масштабнее, оно давно покинуло дом языка.

Все — о прошлом. Начиная с новой русской фэнтези, которая все больше о путешествиях в прошлое с целью его изменить, и заканчивая нашими городами с улицами Белы Куна, Мате-Залки, Дзержинского, с вечными спорами о Киевской Руси, о принадлежности Крыма и о судьбе славянских народов.

Эта большая и общая проблема европейского постсоветского пространства особенно остра на Украине, где общей легитимной истории и быть не могло. Коллективное прошлое здесь еще более конфликтно, поскольку неоднозначно. С его разными героями оно не может быть другим — но войны памяти вновь и вновь пытаются обратить ситуацию вспять.

У замечательного русского филолога и переводчика Александра Черноглазова есть небольшая работа "От другого к другому или о словесном рае". Она — о прощении, о чрезвычайной важности безвозмездно прощать.

У замечательного украинского историка Ярослава Грицака есть идея о примирении истории, которая определяет необходимость к обоюдному извинению и виновных, и виноватых. "Украина — это территория пограничья, которая имеет несколько иные правила (…) На территории страны в разные времена происходили геноциды разных народов, поэтому, прежде всего, нам необходимо примирить память между всеми участниками истории — следует простить и попросить прощения".

Черноглазов пересказывает отрывок романа "Война и мир", где Пьер Безухов проникается историей солдата Платона Каратаева о купце, незаслуженно обвиненном в убийстве компаньона и сосланном на каторгу. Уже на каторге, отвечая на вопросы тамошних обитателей, как он туда попал, купец рассказал произошедшее с ним. Среди слушателей оказалась и истинный виновный, который, вдруг осознав содеянное, пал в ноги старику с просьбой простить. На что старичок ответил: "Бог тебе простит, на тебя не держу зла, за свои грехи страдаю". Убийца сознается, пишет прошение на царя, но постановление помиловать невинного и воздать деньгами опаздывает — старик-купец к тому времени умирает.

Слова купца "Бог простит" и опоздавшая справедливость – пиковые события в рассказе, они вызывают удовольствие у рассказчика, слушателей и Пьера, который через этот рассказ "становится готовым к новому чувству".

Эта почти библейская притча — о том прощении прошлого, к которому мы совсем не готовы. Об умении невинного отпустить долг виновному, об умении победителя признать собственные неудачи и попросить прощения за них.

Имея очень разные истории современности, мы, и в России, и на Украине, не можем простить и закрыть коллективное прошлое. Хоть и в разной степени, оно не перешло для нас в разряд необратимой системы, к которой испытываешь уважение, но не присваиваешь как единственный ориентир собственного будущего.

"Готовность к новому чувству", к будущему, увы, не рождается из нашей охваченности исторической судьбой — не важно, трагической или победной. Нам нужна спокойная определенность прошлого. Она позволит нам сделать важный шаг в неопределенность будущего, которое важно встречать лицом, а не затылком.

Ольга Духнич