"Между Майданом и братом"

Когда в ноябре начали разгонять первых студентов, когда начался Евромайдан, про евроинтеграцию, я к этому никак не относилась, не обращала внимания, думала, постоят и разгонят. В декабре, когда началась революция, туда послали брата, они тогда стояли со стороны Институтской на посту. А я поехала туда посмотреть столицу, подруга позвала меня в гости. Я спросила брата: «Можно я поеду с тобой?» Он сказал: «Поехали, только ты не будешь там гулять по центру, я тебя не пущу». Он старше меня на одиннадцать лет; папа нас бросил, маму мы почти не видели, она все время работала; бабушка говорила с нами по-украински, поэтому и мы говорили, я на свое семилетие пошла в украинский класс, а брат уже учился в МВД на милиционера.

Я сказала брату: «Конечно», - но ходила гулять, и брат об этом не знал. Я повстречала там много интересных людей, начала общаться с ребятами, с Олесей Жуковской, которую подстрелили, мы с ней переписывались, я к ней ездила в больницу, когда она там лежала (Жуковская - медик-волонтер, 20 февраля ее ранил снайпер, после чего она едва выжила. - Slon), я видела Нигояна, не общалась с ним лично, но я его видела (Сергея Нигояна убили одним из первых на Майдане, 22 января. - Slon). Именно из-за знакомства с разными людьми я стала ходить на Майдан, меня никто не уговаривал. В декабре я долго там пробыла, помогала на полевых кухнях разливать чай, кофе, борщ.

А потом, когда стояли морозы, «Беркут» начали поливать ледяной водой люди со стороны Институтской, обычные люди, которые живут в этих домах, киевляне. Брат сильно заболел воспалением легких, и мы поехали в Симферополь, он лежал в больнице, где я за ним ухаживала, и сразу на следующий день после выписки, 12 января, он поехал снова, потому что там, в Киеве, нужны были люди. Потому что все знали, что там будет 19 января, первые смерти, тяжелые смерти. Из Симферополя, Керчи снимали беркутовцев, чтобы они там стояли. Все знали, как оппозиция договаривается с Януковичем, Кличко, Тягнибоком, все на них просто плевались.

Я разрывалась между Майданом и братом, потому что понимала обе стороны. После рассказов брата у меня зарождались сомнения по поводу «Правого сектора» и самообороны. Нет, на Майдане были и наркоманы, и ребята, полностью отбитые, готовые разорвать кого угодно, но это были единицы! Мне он рассказывал, как майдановцы закрывали их во дворике и отсоединили от вэвэшников, срочников и как одного мальчика-вэвэшника, 19 лет ему было, майдановцы распяли на заборе, что ли. Я рыдала: «Я тебе не верю, они все равно добрые». Не идут люди на такое просто так. И когда ночью подрывали «Беркут» в два часа и говорили ехать в Киев, мы с мамой уже плакали сидели, понимая, куда их везут, потому что на самом деле многие СМИ говорят неправду по поводу «Беркута», и украинские, и российские. Говорят, что там звери какие-то, которые издевались над людьми, многие не знают, что делал «Беркут», чтобы предотвратить стычки. Майдановцы лезли на «Беркут», жгли их, били; или когда приезжали разные люди из-под Киева и шли на «Беркут» с железными такими штыринами, и никто не мог понять, кто это. Но я точно знаю, что это были не майдановцы.

Я никого не оправдываю, стреляли с двух сторон, я лично видела, как стреляли в «Правом секторе», стреляли все. Сверху кто стрелял, я не знаю. И до сих пор непонятно, кто эти люди. Говорили разное. Что это какой-то крымский охранник, который служил у Януковича на даче, кто-то говорит, что это провокация «Правого сектора», кто-то говорил, что этих людей просто купили. Меня мама после рассказов брата не отпускала очень долго, говорила: «Лучше я тебе дома колени переломаю, чем ты поедешь туда».

Я понимала, что там стоит мой брат, и понимала всю трагедию «брат на брата», но я должна была там оставаться, я хотела быть с этими людьми, помогать. Я никогда в жизни не могла бы подумать, что у наших людей есть такая сила духа: понимая, что в любой момент их могут пристрелить, они все равно туда идут. Когда приезжают люди на «лексусах» с миллионами в банках, заходят в свою машину, переодеваются и говорят: «Послал же бог нам президента». И потом стоят на Майдане с такими ребятами, которым иногда хлеба купить не на что. Потому что мы не хотим давать взятку, чтобы попасть в больницу или детский сад. Для этого мы вышли на Майдан.

Я планировала уехать 20-го, потому что меня не отпускали с работы, но позвонила девочка, моя сменщица, и сказала, что она может. То есть я не должна была туда ехать, если бы меня не отпустили, я бы не поехала туда вовсе, и я бы не увидела всего этого. А 18-го утром я взяла и уехала на автобусе, нас заблокировали перед Киевом, стояли отряды самообороны, не пропускали так называемых титушек. Я приехала туда, в Мариинский парк, и мы сразу пошли помогать медсестрам как волонтеры, понимая, что кухня уже никому не нужна. 18 февраля Майдан пошел на «Беркут», когда стало ясно, что Янукович не собирается ничего предпринимать, а людям, которые там сидят три месяца, надоело безвластие власти, они впервые пошли на «Беркут».

Мы хотели туда зайти в дом Профсоюзов, когда шли бои, и Ярош позвал ребят со сцены, чтобы они нам помогли: многие девочки просто падали в обморок. Мне бабушка рассказывала про Вторую мировую войну, но я не думала, что в жизни столкнусь с простреленными головами, телами, и уже 20-го, когда начали в людей стрелять, когда пули отскакивали от деревьев, я сама лично закрыла семь трупов, мы как могли смывали с лиц кровь, чтобы кто-нибудь узнал их. Надо было учитывать всех, записывать. Те трое, кто сидели на гостинице «Украина», стреляли по людям, как по живым мишеням, а мы были в пластмассовых касках, мне, например, даже бронежилета не досталось в первый день, мы бегали между вэвэшниками и майдановцами. У меня на руках был мальчик-вэвэвшник, он подорвался на своей гранате, мы обливали его термальной водой, пантенолом, и мы до сих пор с ним общаемся, он до сих пор лежит в больнице в Харькове.

19 февраля с баррикад ребята начали уходить, в этот промежуток времени, когда мы туда шли, со стороны «Беркута» стали кидать «коктейли Молотова». Как я поняла, когда мы подошли к Дому профсоюзов, тогда его застрелили... Моего брата убили 19 февраля, нам не говорили до последнего. Мне сказали, что брат погиб, только 23-го числа, я с ним созванивалась почти каждый день, он не знал, что я в Киеве, мама тоже думала, что я у бабушки в Ялте. Мы с ним 19-го созвонились, он сказал, что все, садится батарейка, они идут в автобус, и больше мы не говорили.

Мы не знаем, кто его убил. Чтобы разобрать, с какой стороны летели пули, это надо столько денег! За это и стоял Майдан, чтобы не нужно было платить, а сейчас начальство, которое посылало их туда, говорит: «Хотите узнать, кто их убил? Вы столько не заработаете!» Нам так и сказали. Поэтому большое спасибо этим людям, которые стояли на площади и собирали пожертвования нам, мама очень заболела, у нее с сердцем проблемы, а у меня мама очень молодая, ей всего лишь 46 лет. Майдан ведь стоял для чего? А они что стали делать? Страна в дефолте, денег нет, а они отменяют языки и сносят памятники. Классные ребятки. А люди просто погибали ни за что. Я считаю, что лучше бы не стоило ничего начинать, потому что вот так сразу все не изменится, лучших людей к власти не подпускают. Тех, кто знает, что хочет народ, о чем думает народ.

Сейчас для меня все это очень тяжело. Многие ребята думают, что я их предала, потому что нас передали России. Мне и самой кажется, что крымчане предатели. После того как я там побывала, просто не понимаю, зачем это было все, чтобы потом взяли и кусок отрезали. Это как руку отрезать от человека.

У нас был концерт в городе в день референдума, я работала, когда был салют, я стояла там, на углу, где «Сбербанк России», и у меня слезы лились. Мама моя меня не понимает, она за Россию. Она считает, что слишком много Украина у нее забрала. Она не ходила голосовать, никто из моей семьи не ходил - мы воздержались, потому что мы и так слишком много ругаемся по этому поводу. До февраля мы еще обсуждали. А я хочу, чтобы Крым остался в составе Украины как автономия, я за Украину не потому, что я за украинскую власть, а потому, что я за украинский народ. Самое обидное, когда приходят такие наблюдатели, с такими животами огромными, которые могут только сидеть перед телевизором и обсуждать, какие майдановцы отшибленные и как Россия их спасет. Я не верю этому. Чем может помочь Путин Крыму, если он не может помочь себе? Я уверена, что я не одна такая, но все, кто меня окружают, все за Россию, все мои одноклассники бывшие, однокурсники. Меня тут никто не понимает, я себе кажусь такой одинокой, я на работе не могу сказать, что я за Украину. Если в декабре я еще знала, что мне 20 лет, скоро я отучусь на украинской филологии и пойду детей обучать в школе, теперь я ничего не знаю, меня отдают России. Почему меня растили украинкой, чтобы взять и кому-то подарить?

Но вот буквально позавчера праздновали здесь ребята день рождения, начался разговор про политику, и когда они закричали «Слава Украине», у меня столько счастья, наверное, никогда не было.

Я, скорее всего, уеду в Киев, я уже договорилась насчет квартиры, не буду жить в России, никогда не захочу жить тут, для меня это все как предательство, тем более после всего, что я пережила. А мама хочет оставаться тут. В любом случае я тут прописана, и мне придется поменять гражданство. Или на Украине мне придется брать рабочую визу. Как это будет оформляться - я еще пока не знаю.

Для моего брата это были приказы, а для меня - жизнь, но я уверена, что если бы он мог, он бы стоял рядом со мной. Он был классный.

Источник:slon.ru