Евгений Ройзман и его место в русской литературе

Я давно хотел написать про роман Евгения Ройзмана «Город без наркотиков» - это именно роман, хотя формально перед нами подборка его дневниковых высказываний, тщательно и концептуально, с соблюдением внутренних сюжетов выстроенная Мариной Кудимовой (вот так, Марина, - вы меня не любите, я это знаю, но всегда охотно отмечаю ваши достоинства. Это потому, что вы хорошая, а я плохой). Но для разговора о Ройзмане всегда находится внелитературный повод, и это очень обидно. Потому что явление-то он в первую очередь литературное, и помнить, подозреваю, будут не то, что он делал, а то, как он это описывал. Так всегда бывает - литература сильней истории, она вообще всего долговечней.

Ты хочешь написать о том, что Ройзман сильный поэт, или о том, что он создал новый тип повествования, или о том, что до него в русской литературе не было Положительного Действующего Героя, кроме разве веллеровского Майора Звягина, - а тут Ройзмана выбрали мэром или у него опять обыск, и разговор в результате получается совсем не о том. Меня это сильно огорчало, пока я не понял наконец, что Ройзман вызывает такую бешеную вражду именно тем, что он литератор. Если б не эта его литературная ипостась, быть бы ему обычным уральским борцом с оргпреступностью, вечно подозреваемым в связях с этой самой оргпреступностью (нормальная участь всякого борца, хоть бы и с сексуальными меньшинствами), и никакой опасности он бы не представлял, и жил бы вполне припеваючи.

Ройзман - человек весьма разносторонний, далеко не ограничивающийся борьбой с наркотиками: автор примерно сотни очень хороших стихов, скорее авангардистских, нежели традиционалистских; искусствовед, специалист по Невьянской иконе, создатель музея, где эти иконы выставляют и реставрируют; профессиональный гонщик, чемпион России по трофи-рейдам, марафонец. Собиратель - икон, живописи, редких книг, в особенности по серебряному веку и еврейскому вопросу (осматривая его библиотеку, я однажды опоздал на самолет). Прозаик (его дневники выходили несколькими изданиями - он считает, что короткие зарисовки в ЖЖ-жанре сегодня стали лучшим способом выйти на прямой контакт с читателем; делать это он стал еще до Гришковца). Мэр Екатеринбурга, что не профессия, а скорее способ максимально наполнить и осложнить собственную жизнь; конечно, для Ройзмана важно «сознанье пользы», как говорил Самойлов, но подозреваю, что все его общественные обязанности нужны ему лишь для того, чтобы писать подробную и динамичную хронику России XXI века. У писателя, в общем, всегда так: думаю, что и для Лимонова его политическая активность была писательской стратегией, не всегда осознанной.

Грех признаваться, но я никогда не видел, чтобы писатель вызывал такую дружную, сплоченную ненависть - и не у каких-то барыг или нарколыг, а у людей вполне приличных. Правда, и такой любви к представителям нашего цеха мне наблюдать не приходилось - ни Акунин, ни Лукьяненко, ни голимая попса не могут похвастаться столь дружной поддержкой, в мэры бы их точно не выбрали. Но если любят Ройзмана в основном суровые представители среднего класса, среднего возраста, - то ненавидят две категории граждан: интеллигенция и власть. Думаю, причина в том, что интеллигенцию и власть сегодня роднит общая имитационная стратегия: они делают вид, что за, мы - что против, а по сути выживаем за счет друг друга, все делаем понарошку и вполруки. Ройзман же главной своей лирической темой - еще когда сравнительно много писал стихов, - сделал именно реализацию, отказ от фальши. «Да, мы могли. Но все-таки не стали!» - этот вопль, сродни знаменитому калягинскому «Мне тридцать пять лет!», лучше всего выразил тоску целого поколения, провалившегося в яму девяностых, а потом в болото нулевых.

О Ройзмане всегда говорят интересное. От людей, которым я привык доверять, часто услышишь, что он патентованный бандит, не брезгующий ничем, и об этом знает весь Уралмаш, весь Екатеринбург, весь Урал. Другие говорят, что в иконах он на самом деле ничего не понимает, все один пиар и понты. Я много раз наводил его на разговоры о Невьянской иконе и убеждался, что никакие понты не заставят человека так изучить предмет. Что за него пишут негры, а сам он знай наркотиками торгует - это вообще штамп. И сейчас вот отдельные люди повторяют, что он старушку убил, хотя он-то и привлек внимание к исчезновению этой старушки. Про Ройзмана как-то очень охотно верят всему худшему - просто потому, что ну невозможен такой человек, как его лирический герой или повествователь в «Городе без наркотиков». Должна там быть какая-то червоточина. Неверность, бандитизм, избиения наркозависимых или сомнительные способы лечения - весь набор, короче.

Кстати, я это все про книгу. Потому что она - даже занимая в магазинных топах верхние строчки - все равно неуловимо раздражает массового читателя, и я могу понять людей, которые после нее Ройзмана возненавидят. Во-первых, он погружает нас в ту среду, сталкивает с теми проблемами, о которых лучше не помнить. Во-вторых, он настаивает, что без тяжелых и грубых методов с этой средой не справиться. И в-третьих, он настаивает на своем праве применять эти методы: «Надежда в Бозе, а сила в руце».

Я всегда понимал, что Ройзман, поэт высокого класса, не может бросить писать вовсе; переход на прозу, причем дневниковую, - не обязательно следствие возраста. Окуджава в начале семидесятых говорил: «Мне надоел мой лирический герой». В какой-то момент Ройзману действительно надоел лирический герой как таковой - сомневающийся, отчаивающийся; у него появился герой действующий, который уже не стонет над русской равниной, а пытается эту равнину преобразовать. Не обо всем можно писать стихи, и Россия девяностых - а тем более нулевых - не располагает к лирическому томлению. Чтобы хорошо писать, надо себя уважать, - а как себя уважать, когда все это видишь, со всем этим миришься, разнообразно себя оправдываешь? Ройзман перестал мириться и начал действовать, а кому же это понравится! Мне самому его действия не нравятся. Но я понимаю, что никаких других в сложившейся ситуации нет: в России медленно, снизу, формируется государство. То самое, настоящее, главной задачей которого служит забота о населении, а не разнообразные изобретательные способы сделать его жизнь невыносимой. В Америке оно тоже началось с вещей малоприятных, с самосудов, в частности. Иногда методы Ройзмана меня восхищают, а иногда ужасают, - но других нет. Именно это в его книге стало объектом писательской рефлексии: «Город без наркотиков» - это попытка утвердить в русской литературе (а потом и в жизни - порядок обычно таков) Нового Человека. Это дневник Рахметова, если угодно, - но Рахметова современного: сам себя воспитавший человек действия, который будет вскоре главным героем эпохи. Он самому себе непривычен, смотрит на себя со стороны, пытается себя осмысливать. И тоже иногда ужасается, кстати. Потому что Ройзман-искусствовед и Ройзман-литератор трудно совмещаются с Ройзманом-борцом. Его тоже бесят всякие глаголы вроде «накрыли», «приземлили», он изумляется, видя себя в кабинете мэра (где у него висит не президент, а Бродский), он иногда сам всерьез спрашивает - зачем ему это все? Ясно же, что выглядеть он будет либо как самопиарщик, либо как бандит.

Лучшее в его книге - стиль. Может быть, самая эффектная реплика у Достоевского - это когда Тихон Ставрогину говорит, прочитав его исповедь: «Иные места как бы усилены слогом...» - то есть претензии у него стилистические, как у Синявского к советской власти. Стиль Ройзмана - сухой, динамичный, резкий, - заряжает и заражает читателя: хочется наконец участвовать в каком-нибудь безоговорочно важном и потенциально успешном деле, а то у всех уже руки опустились. Ройзман любит приглашать всех желающих на совместные пробежки - так вот, эта книга и есть пробежка с Ройзманом, в серьезном темпе. Я понимаю, что это вроде бы дешевый и доступный способ объединять людей, - но сейчас он работает, и работающих вещей осталось мало, и надо их ценить. У меня немало стилистических претензий к самому Ройзману - но поскольку вся его книга пронизана самоиронией, полна жестоких и желчных вопросов к самому себе, эти претензии отчасти снимаются. Мне может нравиться или не нравиться этот человек и писатель, но я понимаю, что через него приходит будущее. Точней, едва ли не единственный его вариант, не вызывающий тоски и ужаса - хотя бы потому, что Ройзман не стремится к власти. Точней, он стремится к власти над читателем, а это совсем другое дело.

Он рассказал в этой книге массу увлекательных и трагических историй (почему и читается она безотрывно); почти во всех этих историях он и его единомышленники терпят поражение, потому что нельзя спасти того, кто не хочет спасаться, особенно в стране, которая вся настроена на медленное вымирание под крики «Крымнаш» или «Намкрыш», принципаильной разницы не вижу. Этим зазором между бешеной активностью самого Ройзмана и обреченностью большинства его начинаний создается то самое драматическое напряжение, которого в большинстве современных романов нет. Есть человек, у которого получается многое - от создания музеев до излечения наркоманов; нам не нравится этот человек, потому что он слишком хорошо пишет и дерется, потому что он принципиально одинок (по собственной формуле «Я отстаю от корабля, я не хочу уподобля»); нам гораздо удобней заламывать руки и повторять «Куда все катится» или «Скорей бы!». Конфликт между сильным героем и слабой массой - новость для русской словесности, где масса обычно права или по крайней мере остается в выигрыше. Ройзман - сверхчеловек нового типа: Рахметов без гвоздей и бурлачества, Базаров без рокового пореза, Раскольников, пытающийся не убить, а спасти старушку. К этому типу мы не готовы. Мы все ждем, пока он ее убьет, потому что иначе нам всем придется что-то делать, к чему мы совершенно не готовы.

Вот, вот. Придумалось и название.

Источник:novayagazeta.ru