Как живут и работают журналисты на Юго-Востоке Украины

...На пресс-конференциях «народного мэра» в апреле и в начале мая в зале заседаний горсовета мятежной столицы Донбасса собиралось до сорока, а то и до полусотни корреспондентов. Пик количества пишущих и снимающих пришёлся на дни референдума о независимости Донецкой республики. Тогда на избирательном участке, расположившемся в местном техникуме, была даже экзотическая съёмочная группа из Австралии.

В апреле и мае Донбасс посетили немало пишущих гонцов из Италии, Франции, США, Великобритании. Но кого вовсе я не видел ни в Славянске, ни в Донецке, ни в Луганске, так и это коллег из Польши, Грузии или Армении. Но вспоминаю, как много журналистов из этих стран я встречал в Доме профсоюзов в Киеве, в декабре и январе.

Затем был Крым, где до референдума о воссоединении полуострова с Россией почти все журналисты были россиянами. А первой точкой на Юго-Востоке, где я встретил иностранца, стал Луганск. 12 апреля на площади у горадминистрации я снимал местный «евромайдан». Сейчас такую акцию там невозможно представить, а тогда она собрала около сотни участников. Лидер местных «борцов за евроинтеграцию» Реуцкий дал свой комментарий получившему позднее известность Саймону Островскому. Именно Саймон позднее угодил в подвал СБУ Славянска, когда там уже размещался штаб ополчения. Впрочем, американец из ViceNews выбрался из плена, а позднее работал на позициях украинской армии. Судя по постам превозносимого украинской аудиторией Аркадия Бабченко, Саймон почти всегда работал рядом с ним. В конце концов, репортёра Бабченко всё-таки побили возле Карачуна, и с кем теперь работает Саймон - неизвестно.

Но не только синяки и плен угрожают репортёрам. 25 мая я присутствовал при эвакуации тел Андреа Роккелли и Андрея Миронова, убитых под Славянском. Их подняли из оврага, возле разбитого артобстрелами железнодорожного товарного состава, который стал линией фронта. Тела погрузили в «Ниву», один из бойцов сел на капот. Так и ехали до морга. А ополченцы разложили передо мной на траве все обнаруженные личные вещи итальянского фотографа и его переводчика.

Позже эти снятые и опубликованные кадры привели меня в эфир итальянского телеканала RAI, а в почту мне пришли письма от друзей и коллег Роккелли. Все просили рассказать подробности гибели…

Но что я знал, кроме того, что ездить в ту точку, где он погиб вместе со своим переводчиком, уже давно было нельзя. Что миномёты с Карачуна стреляли, скорее всего, по скоплению GSM-сигналов. Что я уверен: репортёры были убиты случайно. Приходилось говорить и о том, что, глядя на тела Роккелли и Миронова, я не сразу понял, кто из них кто: ведь одному из них оторвало голову…

Осколки на этой войне убивают гораздо чаще, чем пули. И укрыться от них труднее. После того случая гостиницы Славянска заметно опустели, уехали почти все зарубежные журналисты.
Оставшаяся в Славянске пресса давно наладила свой специфический быт. Мысли о том, что ты можешь быть убитым или раненым, отошли на второй план. Их вытеснили повседневные заботы о том, где бы раздобыть воды и хоть немного электричества. В середине июня репортёры, живущие в Славянске в гостинице «Украина» без света и водоснабжения, использовали для кипячения зацветшую воду из бассейна. Один на всех генератор служил не только им, но и горожанам. «Как отказать жителям, умоляющим подзарядить телефон, чтобы связаться с родными», - сетовал один из репортёров.

С накалом обстановки в Славянске менялись и приоритеты в выборе сюжетов. Идти с объективом приходилось от плохого к ещё худшему. Выпускать нехорошие известия входило в привычку. Сколько не пытались авторы разбавлять свои сводки иронией или хоть каким-то позитивом, всё же приходил на ум перефразированный слоган одного из телеканалов: «Плохие новости - наша профессия».

Сначала внимание камер приковывали любые разрушения, затем их стало так много, что редакции в столицах просили уже снимки и ролики бомбардировок, которые приводили к ранениям или гибели людей. Темами сюжетов мая и начала июня всё чаще была эвакуация или проблемы с продовольствием. Ополченцы в масках и с «калашами» были уже просто пейзажной опцией; сами по себе они уже не впечатляли телезрителей и тех, кто мониторил новостные ленты, - если на этих же кадрах не было видно трассеров или густого дыма. И репортеры, сами понимающие, что, когда идут перестрелки, рвутся мины, как-то нелепо оставаться в центре города, снимая блокпост с позирующими повстанцами. Ломая голову, обклеивать или нет машину таксиста буквами «TV», одиночки и маленькие группы снимающих войну шли на передовые.

Вот и оказывались репортёры нередко в ловушках, которые гораздо страшнее стрельбы самой по себе. Ведь не так пугают спецэффекты, которые можно отснять и уехать, как брызгающие осколками фейерверки, направленные в твою сторону тогда, когда уже нет места для шага назад. Звучат миномётные разрывы, и вот ты уже прыгаешь в окоп вместе с ополченцем, дежурившим неподалеку. Рядом прячется за бетонным блоком твой таксист, больше всего переживающий даже не за себя, а за свой автомобиль. Так, однажды поймав паузу, мы всё-таки вырвались с шофёром Алексеем на его «Таврии» с перекрёстка в Семёновке. Чуть позднее я встретил командира ополченцев с того поста. И узнал, что в помещение, где мы укрывались от танкового обстрела, где беседовали с Натальей, добровольцем из Белоруссии, снаряд угодил через пятнадцать минут после нашего отъезда. Ранены были трое, белоруска контужена. И вот, пришлось продолжить беседу в больничном коридоре.

Жители Славянска ещё в апреле и мае рассказали нам всё, что думают о войне и своей беде. И в какой-то момент пришла пора отвечать нам, прессе. Всё чаще не мы задавали вопросы, а их ставили перед нами: «Когда это всё кончится? Где российская армия? Как нам жить дальше?..»
Не имея связи с внешним миром, не получающие ни одного ответа с телеэкрана, блокадники принимали работников СМИ за экспертов, забывая, что те находятся с ними «в одной тарелке», в одном поле. И поле это нередко полито кровью.

На заглавном снимке мною снят момент, когда фотограф Associated Press Александр Земляниченко проверяет пульс у только что убитой осколком 60-летней женщины. Он ещё не знает, что она мертва…

Эта женщина просто шла с работы, из педагогического института, когда мы услышали из микрорайона Артём разрывы снарядов. Промчали по улице с оборванными осколками проводами, оказались у двора девятиэтажки. Навстречу бежали жители и кричали нам так, будто мы могли успеть кого-то спасти… Во дворе у подъезда даже не лежал, а сидел, скрючившись, ещё один убитый осколками. Мужчина даже не выронил из рук сумки с продуктами. Шокированные соседи, ступающие по стёклам, снова обращались к репортёрам: «Что это? Как такое могло случиться? Почему в нас стреляют?..»

А на следующий день в соцсети VK мне написал некий парень сообщение-вопрос: «Вы были тогда в районе Артёма? Я увидел у вас снимок с убитой женщиной». «Да», - ответил я. И получил реплику, от которой похолодело в груди ещё больше, чем в момент жуткой съемки: «Это моя мать».

Подбирая слова, пришлось рассказывать юноше, как и где менее суток назад был убит самый родной ему человек.

Уверен, что какую бы позицию не занимал репортёр, - будь он хоть трижды «нейтральным», - каждый получил в Славянске немалую долю анонимных, виртуальных угроз быть убитым, повешенным или посаженным «за терроризм». Но ещё больше российские журналисты получали признаний о том, что за них молятся. Неизвестные люди из разных уголков страны и мира писали, что ставят свечи «за то, чтобы ты жил, за то, чтобы всё хорошо было с твоими близкими». Это особое чувство. А ещё это война, на которую многим российским журналистам суждено вернуться. Потому что этого ждут очень и очень многие.

Источник:narpolit.ru