Мир искусства и преодолений Зинаиды Серебряковой

«Продукт художественной семьи» - так полушутливо называл себя художник и теоретик искусства Александр Николаевич Бенуа, но такое определение ещё в большей степени применимо к великолепной Зинаиде Евгеньевне Серебряковой - дочери известного скульптора Евгения Александровича Лансере и его жены, представительницы знаменитого творческого клана - Екатерины Николаевны Бенуа.

Так что у Зинаиды Николаевны практически не было шансов остаться обделённой талантом и жаждой художественного созидания. В жилах отца художницы текло смешение франко-немецких кровей, но, по свидетельству того же Александра Бенуа, Евгения Лансере можно было смело отнести к носителям «пламенного русского национализма». Сжигавший художника туберкулёз, увы, не лучшим образом отразился на его характере. Младшая дочь Лансере Зинаида появилась на свет в ноябре 1884 года, за полтора года до ухода отца из жизни и унаследовала от измученного болезнью родителя тревожное восприятие действительности. К сожалению, драматичные жизненные обстоятельства художницы в дальнейшем лишь усугубили врождённый пессимизм. И только в творчестве вырывался наружу яркий свет её внутреннего благодарного восхищения красотой человека и природы, глубинного понимания незатейливых, но прелестных таинств бытия.

Сразу после смерти Евгения Александровича его вдова с шестью детьми перебралась в надёжный и добрый дом своих родителей, представлявший собой «род семейной твердыни или патриархального клана» и подаривший художественной культуре значительных и разносторонне одарённых мастеров. Замкнутый характер Зины упрямо просвечивал сквозь цветастый покров жизнерадостного воспитания, наброшенного на неё в доме Бенуа. В начале 90-х годов Зинаида Лансере становится воспитанницей Коломенской женской гимназии, проявляя к учёбе свойственное ей во всём сосредоточенное, серьёзное отношение. Чтение и рисование заполняли всё свободное от занятий время, а летом девочка увлечённо запечатлевала акварелью дивные столичные пригороды.

В 1890 году А. Н. Бенуа выступил инициатором создания общества «Мир искусства», ставшего объединительным центром для молодых художников и творческих деятелей, отрицавших не только академизм, но и «типичное передвижничество». По определению М. Нестерова, общество было озабочено поиском «живой души, живых форм, живой красоты в природе, в мыслях, в сердце, словом, повсюду». При этом реалистический метод не отвергался вовсе, речь шла о выработке на его основе более гибкого и выразительного живописного языка.

После смерти родителей Екатерина Николаевна стала снова наведываться в имение Нескучное, расположенное между Белгородом и Харьковом, где она когда-то была счастлива в браке. Места эти отличались чрезвычайной живописностью: «Ряды невысоких холмов тянулись один за другим, всё более растворяясь и голубея, а по круглым их склонам желтели и зеленели луга и поля...» В Нескучном привлекала не только природа, но и тихая размеренность крестьянской жизни, и Зинаида Лансере в своём художественном творчестве всё больше тянется к сильным и цельным народным характерам.

Завершив в 1901 году гимназический курс, девушка не испытывала никаких сомнений относительно своего дальнейшего жизненного пути в профессиональном плане, и первым шагом в этом направлении стала частная художественная школа княгини М. К. Тенишевой. К сожалению, Зинаида успела застать здесь лишь последние уроки, преподаваемые по репинской системе. Однако всего за месяц пребывания в этом учебном заведении она усвоила много полезного, а летом, во время очередного посещения Нескучного, закрепила полученные знания обширной живописной практикой. Неутомимая юная художница создала множество акварельных пейзажных этюдов и набросков с изображениями простых крестьянских лиц, крепко сбитых фигур тружеников полей.

Потом была поездка в Италию. Екатерину Николаевну беспокоило слабое здоровье дочери, она боялась наследственного туберкулёза. На Капри окреп не только Зинин организм, но и её мастерство - живописные вещицы задышали лёгким, как морской бриз, лирическим чувством. По возвращении, воодушевлённая, переполненная впечатлениями Зинаида по совету «дяди Шуры» поступает в мастерскую О. Э. Браза, члена «Мира искусства». Но и здесь старательная ученица не нашла должного педагогического внимания: обилие заказов не позволяло Бразу полностью отдаваться преподавательской деятельности. Но один совет Осипа Эммануиловича Зинаида Лансере усвоила твёрдо и навсегда: никогда не рисовать по частям, а стремиться видеть общее.

Тот период бурного становления совпал с мощным эмоциональным подъёмом, связанным с неожиданно пробудившимся глубоким и взаимным чувством к кузену Борису Анатольевичу Серебрякову. Имения родителей влюблённых соседствовали в Нескучном. Борис являл собой тип уравновешенного и оптимистически целеустремлённого молодого человека. Немудрено, что рядом с ним тревожная, вечно сомневающаяся Зина чувствовала себя спокойной, защищённой и совершенно счастливой. Близкое родство мешало заключению брака, но в сентябре 1905 года венчание всё же состоялось. Профессиональные амбиции молодожёнов свадьба никак не обуздала, и осенью того же 1905 года молодые супруги были уже в Париже.

По совету дядюшки Бенуа Зинаида поступает в Академи де ля Гранд Шомьер, Борис же приступает к занятиям в Высшей школе дорог и мостов. Разочарование не заставило себя долго ждать. Обучение живописи проходило по знакомому малопродуктивному сценарию: лишённые педагогического рвения преподаватели предоставляли студийцам полную свободу. Благо, что сам город с его несметными художественными сокровищами, щедро способствовал саморазвитию. В Лувре можно было делать наброски с выдающихся полотен, а в Люксембургском дворце наслаждаться волнующей дымкой импрессионизма, распространившейся и на этюды молодой русской художницы.

Весной 1906 года семья возвратилась в Петербург. Возможно, что так и не полученное систематическое образование сберегло самобытность таланта Серебряковой, позволив ему свободно развиваться. Трепетное отношение к цвету, плавность линий, композиционный и психологический баланс становятся стилем, характерной особенностью её живописи. Пейзажный «почерк» художницы обратил на себя внимание сразу, вскоре стали откровением и её портретные работы. Знаменитый автопортрет «За туалетом» был «играючи» написан в 2009 году.

Зинаида Евгеньевна вспоминала позднее обстоятельства создания этой живописной песни безмятежного женского счастья: «Я решила остаться с детьми в Нескучном... Мой муж Борис Анатольевич был в командировке, зима в этот год наступала ранняя, все было занесено снегом - наш сад, поля вокруг, всюду сугробы, выйти нельзя. Но в доме на хуторе тепло и уютно, и я начала рисовать себя в зеркале...» «За туалетом» причислено к вершинам русского модерна - стиля, преклонявшегося перед светлой мечтой, возвышенным идеалом. Авторитет Серебряковой крепнет в художественных кругах. Её работы приобретаются музеями и коллекционерами.

Последнее предреволюционное десятилетие, пожалуй, можно назвать наиболее счастливым периодом в жизни художницы. Возвращаясь памятью к тем годам, Серебрякова писала: «В Нескучном и природа, и окружавшая меня крестьянская жизнь своей живописностью волновали и восхищали меня, и я вообще жила в каком-то чаду энтузиазма». Обожаемый муж, рождение одного за другим четверых детей и творческие свершения соединились тогда в полноводную реку счастья. Большую часть года художница проводит в любимом имении, жаль только, что с мужем, инженером-путейцем, из-за его служебных поездок часто приходиться расставаться. Периоды совместного деревенского существования проявили обоюдную симпатию молодых супругов к простому сельскому быту. Теплота и сердечность Серебряковых трогали местных жителей до глубины души. Они неоднократно слышали, как Борис Анатольевич, рассуждая о назревавших революционных преобразованиях, говорил жене: «Да, Зиночка, это верно, так и должно быть».

Во время Первой мировой войны, несмотря на вполне объективные трудности, художница продолжала работать не покладая рук, беспрестанно сомневаясь в достоинствах создаваемых ею произведений. Её «нескучненские» альбомы значительно пополнились набросками и тщательно исполненными зарисовками крестьян и крестьянок. Художница оказалась первой среди российских современников-живописцев, возродивших подзабытую традицию изображения прекрасного женского тела, и продемонстрировала уникальный для предреволюционного времени взгляд на простую русскую женщину, исполненный восхищения её душевной и физической красотой.

Революция и даже Декрет о земле, лишивший семью права собственности на имение Нескучное, были восприняты ею с самоотверженным пониманием. Только тревога о муже, продолжавшем, несмотря на социальные потрясения, по долгу службы скитаться по стране, вносило тревогу в душу художницы. В конце 1917 года, измаявшись неизвестностью, она пишет брату: «...Вот 2 месяца, что не имею ни строчки от Бори, это так страшно, что я совсем с ума схожу Меня это так волнует, что не могу совсем спокойно рисовать и ночи не сплю совсем». Наконец возвратившийся Борис Анатольевич, опасаясь беспорядков, перевозит семью в Харьков, а сам торопится в Москву, где ему обещана работа.

Между тем, социально-политическое положение становится всё более наряжённым: власть в Украине переходит из рук в руки. Но очень скоро все эти беды на фоне разыгравшейся большой семейной трагедии покажутся лёгкой неприятностью. Во второй половине 1918 года Зинаида Евгеньевна снова потеряла связь с мужем, на этот раз попавшим в жернова «красного террора». Из тюрьмы удалось вырваться, и Серебряков, вместе с приехавшей к нему женой, поспешил к детям, чтобы через некоторое время вновь вернуться в Москву для завершения служебных дел. Когда же, как и планировалось, он выехал в Первопрестольную, желание не разлучаться с домочадцами оказалось столь непреодолимым, что, доехав до Белгорода, Борис Анатольевич в воинском поезде двинулся в обратном направлении. Такой манёвр почти гарантировал заражение сыпным тифом, и чуда не произошло. Через пару недель «драгоценный Боречка» умер в окружении безутешной семьи. Чтобы как-то справиться с нестерпимым горем, Зинаида Евгеньевна рвётся к родным в Петербург, но Украина, терзаемая грабежами и насилием, отрезана от России. К ноябрю 1919 года Нескучное было сожжено.

Тогдашний облик художницы можно представить по воспоминаниям сотрудницы Археологического музея при Харьковском университете, куда Серебряковой удалось устроиться на работу художником для зарисовки экспонатов: «Я до сих пор не забуду, какое сильное впечатление на меня произвели её прекрасные лучистые глаза. Несмотря на большое горе и непреодолимые трудности житейские она выглядела значительно моложе своих лет, и её лицо поражало свежестью красок. Глубокая внутренняя жизнь, которой она жила, создавала такое внешнее обаяние, которому противиться не было никакой возможности». И тут же: «Мы работаем в зимних пальто, не раздеваясь. Пальцы у всех поопухали, в том числе и у Зинаиды Евгеньевны. Как она рисовала - не представляю». Письма Зинаиды Евгеньевны той поры пронизаны неизбывной тоской: «Мы живём, всё время мечтая куда-то уехать, переменить безумно нелепую теперешнюю жизнь, весь день суетимся и не делаем того, что делали всю прежнюю жизнь - я не рисую, дети не учатся».

В сентябре 1920 года Александр Бенуа известил племянницу о появившейся для неё возможности поработать в одном из питерских музеев. Семье повезло поселиться в своём фамильном доме, весьма, правда, уплотнённом новыми жильцами, но бремя бедственного положения легче не стало. Многие пользовались тяжёлым положением Серебряковой. Друзья вспоминали: «Коллекционеры задаром, за продукты и поношенные вещи обильно брали ее произведения...» Александр Николаевич советовал племяннице «поступить по-мужски - отбросить ежедневные заботы и всерьёз приняться за работу». Бенуа полагал, что со временем такой принципиальный подход сможет кардинально изменить профессиональный статус Серебряковой и, как следствие, положительным образом скажется на её материальном положении.

«Но дядя Шура, - с горечью прокомментировала этот совет Зинаида Евгеньевна, - не может понять, что мать, хотя бы временно, не может видеть абсолютно голодных детей». И она продолжала борьбу с катастрофической нуждой, исполняя редкие портретные заказы. В 1922 году внутреннее стремление к свободному творчеству привело Серебрякову за кулисы Мариинского театра, где ею были созданы блистательные портреты юных звёзд балета, насыщенные цветом и массой тончайших подробностей. Отсутствие в серии изображений сценического действа проявило убеждённость художницы - в будничном сокрыто множество проявлений подлинно прекрасного.

С середины 1922 года Александр Бенуа участвовал в парижских постановках ряда спектаклей в антрепризе Сергея Дягилева и труппе Иды Рубинштейн, и Зинаида Евгеньевна соблазняется идеей устроить в Париже выставку, продать, по возможности, свои работы, получить заказы на портреты. И шаг, навсегда оторвавший её от Родины, был сделан. Поездка, преследовавшая цель хоть как-то справиться с нуждой, обернулась пожизненным пребыванием на чужбине и разлукой с близкими, растянутой на десятилетия.

Новая жизнь Зинаиды Евгеньевны Серебряковой началась 4 сентября 1924 года. Отъезд, не имевший никакой идеологической подоплёки, трудно назвать сознательной эмиграцией, но данное обстоятельство ничем не облегчало тоску и жизненную неустроенность. К бытовым трудностям прибавилось непривычное одиночество. Сумбурная жизнь мировой столицы искусства и замкнутый от природы характер художницы не очень способствовали её душевному равновесию. Реалистическая живопись «Мира искусства», великодушно допускавшая некоторое стилистическое новаторство, в Париже оказалась подавленной агрессивными модернистскими течениями мировой живописи. Бескомпромиссность Серебряковой решительно восстала против такого положения вещей. На чужбине Зинаида Евгеньевна вновь пыталась зарабатывать на хлеб портретными заказами. Непрактичная, поначалу она много портретов делала даром, только за обещание её рекламировать. Но, «получая чудные вещи», «благодетели» обычно о ней тут же забывали. Совсем было павшую духом художницу, очень поддержал переезд в Париж летом 1925 года её сына Шуры, а ещё через три года - дочери Кати.

Большой успех русского искусства на одной из международных выставок не оставил без внимания и творчество Серебряковой. Её живопись покорила бельгийского барона - промышленника и любителя искусств, заказавшего русской художнице портреты своей жены и дочери. Результаты работы укрепили первое впечатление, и барон предложил Зинаиде Евгеньевне совершить поездку в Марокко, находившееся тогда под протекторатом Франции. Все расходы промышленник брал на себя с тем, чтобы по завершении поездки выбрать несколько созданных в Марокко работ. Шесть недель продлилось незабываемое путешествие, и рождённое там талантом художницы оказалось поистине прекрасным. Прекрасным настолько, что через несколько лет поступило предложение совершить повторное путешествие по тому же маршруту, разумеется, ради живописных свидетельств новой порции впечатлений.

Так родились соединившиеся в единое целое циклы марокканских работ 1928 и 1932 годов. Опьяняющая экзотика путешествий сопрягалась с хроническими для Серебряковой трудностями, но обилие привезённых работ с лихвой окупало все невзгоды. Множество портретов, натюрмортов, городских пейзажей обдавали знойным дыханием, источали пряные ароматы, ослепляли яркостью красок. Скорость создания портретных изображений марокканского цикла Серебряковой была фантастически быстрой, поскольку Коран запрещает рисовать людей, и некоторые местные жители соглашались на недолгое позирование только за плату.

Дети Зинаиды Евгеньевны - Шура и Катя, став художниками, постепенно стали опорой стареющей матери. Екатерина Борисовна к тому же была для неё преданным, понимающим другом. Нечастые поездки за пределы Франции мать и дочь обычно совершали вместе, вместе посещали музеи и выставки.

В конце сентября 1939 года, когда тень Второй мировой войны уже пала на Европу, Зинаида Евгеньевна пишет старшей дочери Татьяне в Ленинград: «Работать и думать нечего в таком настроении, опять всё наше гнездо, свитое с таким трудом, приходится разорять Тронуться из Парижа пока нам некуда и не на что...» В неведении о судьбе старших детей по причине невозможности переписки и болезнях прошли для Зинаиды Евгеньевны страшные годы войны, но с наступлением мира прерванная связь восстановилась. «...Сколько лет я ждала это счастье», - воскликнуло измученное неизвестностью материнское сердце, когда из СССР было получено первое послевоенное письмо.

Зинаида Евгеньевна по-прежнему ведёт замкнутый образ жизни, и кроме нескольких знакомых почти ни с кем не видится, зато работает ежедневно, с полной отдачей, не покладая рук. В последние годы жизни художницы, благодаря стараниям старших детей, заметно активизировалась её связь с Родиной. Посещавшие Париж советские деятели культуры часто навещали Серебрякову, интересовались её искусством и, восхищаясь работоспособностью и творческой принципиальностью, настойчиво звали на Родину. В апреле 1960 года, после 36 лет разлуки, мать и старшая дочь встретились. Об этом свидании Татьяна Борисовна оставила взволнованные воспоминания: «Она (мать - авт.) осталась верна себе не только в своих убеждениях в искусстве, но и во внешнем облике. Та же чёлка, тот же чёрный бантик сзади и кофта с юбкой, и синий халат, и руки, от которых шёл какой-то с детства знакомый запах масляных красок...»

Затем ещё были встречи и постоянные просьбы приехать в СССР, но Серебрякова уже не находит в себе силы для преодоления расстояния, когда-то физически разъединившего её с родиной, и с горечью замечает: «Ничего из моей жизни здесь не вышло, и я часто думаю, что сделала непоправимую вещь, оторвавшись от почвы...». В мае 1965 года, за два года до кончины художницы, в Москве была открыта выставка З. Е. Серебряковой, имевшая огромный успех. На ней экспонировалось более 250 её произведений, созданных в России и за границей. И этот мощный всплеск признания стал справедливым итогом трудной, исполненной больших страданий и сомнений жизни русской художницы, волею судьбы разлучённой с Отечеством, но до конца дней поддерживавшей себя и своё творчество его духом и образом.

Источник:vrns.ru