Почему в современной России нет образа будущего

В московском Манеже завершилась выставка «Золотой век русского авангарда», сделанная человеком-оркестром Питером Гринуэем и театральным режиссером Саскией Боддеке в рамках Года культуры Россия - Великобритания. Куртуазный маньерист, который даже в своих экспериментальных фильмах и постановках остается прежде всего антикваром, поклонником старых мастеров, Гринуэй решил каталогизировать огромный пласт культуры, весьма далекий от его эстетических пристрастий.

В итоге выставка оставляет смешанное впечатление.

Во-первых, название. Ну какой у авангарда может быть золотой век? Он может быть у пышного барокко, величавого ампира, развесистого соцреализма, но никак не у авангарда, который весь - порыв, дерзание, аскеза, отрицание прошлого, мечта о будущем. Во-вторых, сама концепция выставки, которая была оформлена в духе клубного чиллаута, того самого золотого века для модной молодежи: посетителям предлагалось возлежать в восточной неге на настилах среди подушек в окружении гигантских мультимедийных экранов. На них молодые актеры изображали героев русского авангарда - Мейерхольда, Эйзенштейна, Родченко, Попову, а голоса за кадром меланхолично произносили их манифесты, в которые посетителю, лежащему на подушках, верилось с трудом. Слова футуристов теряли ершистость и шершавость, приобретали успокаивающую округлость; для полноты сеанса не хватало только кальянов и транса от модного диджея.

Авангард в итоге превратился в ностальгический миф с красивыми молодыми людьми в кашне и кепках, в бутафорском папиросном дыму рассуждающими о судьбах пролетариата, в водевильный менаж-а-труа Маяковского с Бриками, на котором Гринуэй сделал особый акцент, в артхаусную стильную картинку. Но точно то же самое произошло с авангардом и в жизни, где революционный «Черный квадрат» стал растиражированной поп-иконой, русский революционный фарфор продается на аукционах за миллионы, а татлинская Башня Третьего Интернационала превратилась в уменьшенную копию, венчающую купеческий дом «Патриарх» на Малой Бронной, торжество пошлости и лужковского стиля. Между тем другой символ русского авангарда, гениальную Шуховскую башню, наш ответ Эйфелю, приговорили к разборке с неясными перспективами последующего восстановления в другом месте, т. е. по сути к уничтожению.

Через сто лет после «Черного квадрата» можно сказать, что проект русского авангарда окончательно закрыт и выставка Питера Гринуэя ставит жирную точку.

Впрочем, это отвечает духу сегодняшнего времени, когда русская история словно обратилась вспять. Весь ХХ век, воплощая извечное русское мессианство, она стремилась вперед, к небесному Ерусалиму, будь то мировая революция в 1920-е, «социализм в отдельно взятой стране» в середине века или «присоединение к сообществу цивилизованных стран» в самом его конце. Эти три мантры, три утопии, включая либерал-большевизм 1990-х, суть три варианта одной и той же идеологии Просвещения, три версии западного прогрессизма. Россия последние сто лет была страной будущего: е. восхищались или ужасались, ее любили или ненавидели, но она производила смыслы, глобальные альтернативы и никого не оставляла равнодушным.

У истоков этого движения стоял русский авангард, сочетавший в себе то самое мессианство (как староверческая мечта о Беловодье), бунтарский пугачевский дух, ускоренную индустриализацию и слом крестьянского мира на рубеже веков и новейшие течения в искусстве, которые русские художники жадно перенимали в Париже, Берлине и Вене. Результатом стал мощный творческий и социальный взрыв на периферии европейский цивилизации, моментально сделавший Россию одним из смысловых центров современного мира. Этот взрыв разметал осколки по всему ХХ веку, сделал революцию, левую идею, красный цвет, Ленина, Троцкого, Кандинского и Малевича брендами России, с которыми наша страна ассоциируется по сей день. Именно русский авангард, а вовсе не Шишкин с Айвазовским, остается наиболее ликвидной и конвертируемой частью нашего культурного наследия, собирающей рекордные суммы на мировых арт-рынках.

Авангард как проект жизнестроительства, как художественную и социальную практику не без успеха воскрешали шестидесятники и «девядесятники», от соц-арта и концептуалистов до «Медгерменевтики» и Эрика Булатова. Примерно в эти же десятилетия предпринимались и попытки политического реформирования; последней по времени была неуклюжая «модернизация» Дмитрия Медведева с его маниловским Сколково. Не случайно сколковская архитектура была решена в духе картины Малевича «Супрематизм», отсылая к тем временам, когда Россия была передовой и прогрессивной, но где теперь то Сколково, где Новая Москва, где бадминтон и айфон? Мечта о модернизации сдулась 24 сентября 2011 года (Путин объявил о решении идти на новый президентский срок/ - Forbes) и была окончательно похоронена в 2012-м, где-то между разгоном Болотной и судом над Pussy Riot, последними авангардистами ушедшей эпохи.

Теперь русский авангард окончательно мертв, застыл на подушках в отреставрированном Манеже.

Россия перестала быть страной утопии, безжалостной, как в годы революции, или прекраснодушной, как у физиков и лириков 1960-х. Впервые за сто лет Россия не производит смыслы, не несет мессианскую идею, не хочет преобразовать человечество, не является примером (великим, как мечтал Гоголь, или ужасным, как предупреждал Чаадаев), не предлагает глобальную альтернативу.

Россия теперь в арьергарде истории, вся мыслями в прошлом, в мифическом золотом веке. Отсюда ритуальные отсылки к эпохе великих империй, европейского концерта, христианских добродетелей и семейных ценностей; не умея произвести смыслы для будущего, мы ностальгически ищем их в прошлом: вот Гагарин на ракете, вот казак в Париже, вот солдат на танке, а вот и рябой вождь в фуражке. Так стареющая дама, вздыхая, перебирает шкатулку воспоминаний своей молодости: открытки с вензелями, засохшие букеты и белокурые локоны. Крым и нефть, военные парады и эпическая программа перевооружения, комические попытки самоизоляции в исполнении Дмитрия Рогозина, типа отключения GPS, национального поисковика «Спутник» и Национальной платежной системы - все это прошлое, грезы о былом величии, богатствах недр и технологическом суверенитете. Образов будущего кроме моста в Крым, футбольного чемпионата и сомнительной дружбы с Китаем у России, в сущности, нет.

И тут великий мистфикатор Гринуэй со своим проектом попал в точку: русский авангард из нерва ХХ века превратился в зевок на подушке. «Не взрыв, но всхлип», как сказал его соотечественник Томас Стернс Элиот. «Фаза обскурации», как называл это в своей теории этногенеза Лев Гумилев. «Спокойной ночи», как говорил Александр Блок, давая понять, что разговор окончен.

Источник:forbes.ru