Когда человек изменяет себе, он начинает разрушаться

Знаменитый артист и художественный руководитель Московского драматического театра имени М.Н. Ермоловой Олег МЕНЬШИКОВ в гостях у читателей «АН».

Пошли на Меньшикова!

– Олег! Ты известен всем как актёр, но вот как художественный руководитель Театра имени Ермоловой пока известен мало. Знаю твой свободолюбивый нрав и независимую повадку. Насколько публика может быть уверена, что эта история продлится, и в один непрекрасный момент ты не скажешь: «Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса»?

– Вообще-то я всегда был противником репертуарного театра и в принципе им и остаюсь. Я, видимо, решил подрывать его изнутри! Зрители могут быть спокойны относительно моего места работы. Был у меня год назад отчаянный порыв уйти, который я усилием воли подавил. Так что буду дальше пробовать делать это дело. Но у меня полное ощущение, что люди, которые кричат о том, что надо сохранять репертуарный театр, – не очень понимают, что в репертуарном театре надо защищать и спасать. За что мы боремся?

Кто-то сказал: режиссёр – это интонация, театр – интонация. В Мастерскую Фоменко ходят, в общем, не выбирая названия, особо не выбирая автора, идут – в театр. Потому что знают, что они там могут получить. Во всяком случае, при жизни Фоменко так и было. Я бы хотел, чтобы Ермоловский театр со временем обладал таким вот театральным обаянием. Когда люди говорят: что сегодня вечером делаем? А пошли в Ермоловский! На что – неважно на что!

– Могу сказать, чего ты точно достиг: люди могут сказать – пошли на Меньшикова! Неважно на что!

– Это и хорошо и плохо. С другой стороны, если я как актёр этого достиг, это скорее хорошо. Но в чём тогда заключается смысл нашей профессии?

– Афиша театра пока что вполне «напоминает прежнее». Как в советское время: русская классика, зарубежная классика, современная советская пьеса, современная зарубежная пьеса. Какой же ты разрушитель?

– А я ничего разрушить и не могу. Как раз в составлении афиши я не очень понимаю, что такое «репертуарная политика». Каждый режиссёр приходит со своими идеями. Я, например, очень хочу высокую комедию. Не понимаю, почему сейчас не ставят Лопе де Вега, почему не ставят Тирсо де Молина – может быть, не умеют? То есть наверняка не умеют. Я предлагал двум-трём режиссёрам, они отказываются.

Безусловно, рождение нового театра связано с новым именем в драматургии. У нас его нет, но у меня такое подозрение, что их, драматургов, вообще сейчас в театре нет. Они все, кому 25–30 лет, ушли на СТС, пишут комедийные программы, сериалы. Уходят туда, где легче, где больше денег, и природный их драматургический талант постепенно исчезает. Потому что, когда человек начинает изменять себе, своим профессиональным и нравственным убеждениям, он начинает разрушаться. Пусть это громко звучит, но это так.

– Значит, ты такой человек, к которому можно прийти со словами «а я вот пьесу написал», «а я вот спектакль хочу поставить»?

– Про меня идёт такой слух, что ко мне не подойти, что меня окружает куча посредников, доступа «к телу» нет. И когда молодые режиссёры понимают, что это возможно в течение 10 минут, они впадают в шоковое состояние. У нас открывается новая сцена – малая. Строится внутри помещения театра, на 140 мест, современное оборудование, два купола в фойе… Я хочу, если в феврале-марте это случится, чтобы уже был репертуар. Так что жду прихода режиссёров. Я не так жду артистов – ну, хороших жду, но это не новость, хороших артистов все ждут.

Вот у нас появился сейчас Саша Петров – ему, если не ошибаюсь, 24 года. Этот Саша Петров пришёл на показ, и я увидел такое забытое амплуа – герой-неврастеник. Сломал батарею в репзале во время показа, табуретку какую-то сломал, причём я понимаю, что это не эпатаж и не болезнь, он не больной, он нормальный, но по амплуа – неврастеник. Я ему сразу предложил Гамлета. Надеюсь, появится новое имя на театральной карте.

Гамлет меня не привлекает

– Итак, художественный руководитель Театра имени Ермоловой думает об актёрах, а кто подумает об актёре Олеге Меньшикове?

– Серьёзный вопрос! Я тебе по большому секрету скажу – мне эта профессия порядком поднадоела. Мне повезло когда-то с Фоменко, с «Калигулой». Нет, нельзя сказать, что я невезучий человек, но вообще в театре у меня немного было режиссёров, больше в кино. И сознание театральное у меня когда-то перевернул, конечно, Пётр Наумович Фоменко… У меня сейчас нет непреодолимого желания выходить на сцену. Вот и думаю: кого бы сегодня взять да сыграть? Мне режиссёр Евгений Каменькович, бывало, всё кричал раньше – ты совершаешь преступление, ты не сыграл роль, которая была написана для тебя! Имея в виду Гамлета. А она меня вообще никогда не притягивала.

– Заметное событие случилось весной и для Театра Ермоловой, и для театральной Москвы – я имею в виду премьеру спектакля «Портрет Дориана Грея», спектакля большого, технически сложного, с тобой в роли лорда Генри. Твоя ли это была инициатива или пришёл с идеей постановки режиссёр?

– У меня этот роман давно вызывал жгучий интерес. Одно время, когда думал о своём дебюте в кинематографе в качестве режиссёра, думал именно об этом романе очень серьёзно. По определённым причинам не получилось… А режиссёр Созонов пришёл в театр с этими техническими идеями, экранами, микрофонами – и соединение современных технологий именно с этим материалом мне показалось правильным.

Мою линию, лорда Генри, мы изменили. В романе он исчезает, испаряется, сначала блещет-блещет-блещет, сыплет афоризмами, а в конце куда-то девается, будто в командировку уехал. Уайльд же не создал тут характера, как мы его понимаем с нашей русской классикой. Здесь, в этом романе, вообще нет характеров, очень часто концы с концами психологически просто не сходятся. Поэтому мы «додумали».

Критикам нужны новые формы

– Какие у тебя, кстати, отношения с критикой?

– У меня? Никаких. Я её не очень знаю. Мне известны какие-то фигуры, которые считаются одиозными, «серыми кардиналами» московской театральной жизни, – я думаю, это чересчур, ни на что эти фигуры влиять особо не могут. А с появлением Интернета, мне кажется, театральных критиков вообще стали мало читать. Мне кажется, и сами критики должны понять, что если театру нужны новые формы, то, увы, они нужны, ребятки, и вам.

– Значит, ни пользы, ни вреда критика тебе принести не может?

– На сегодняшний день – нет. Давно уже неинтересно. Я знаю, что за роль Тарасова в «Легенде №17» меня хвалили. Режиссёр картины Коля Лебедев показал – посмотри, что про тебя пишут. А уж, казалось бы, вот повод отдохнуть после всего дерьма, которое я за последнее десятилетие про себя прочитал, вот возможность самоутвердиться. Нет, неинтересно, правда.

– Действительно, редкий случай – твоя актёрская работа в «Легенде №17» вызвала массовое одобрение даже в злобном Интернете. Я спрашивала Николая Лебедева – что Меньшиков? Как он это всё обладил, читал ли про Тарасова, изучал ли? Он ответил: «Не знаю, он такой таинственный».

– Рассказываю: ничего не читал, посмотрел два документальных фильма. С дочерью, Татьяной Анатольевной, пытались разговаривать раза два. После премьеры она сказала мне такие слова, что мне их и повторять неудобно. Когда несколько лет назад мне предложили почитать сценарий на студии ТРИТЭ, я ответил – мне тут играть нечего, роль тут одна, Тарасова, больше нет ролей. Я тогда был уверен, что они возьмут – царство ему небесное – Богдана Ступку, кого-то из подобных мощных артистов. И забыть-то про всё забыл, хотя сценарий мне понравился. Через некоторое время звонит продюсер Верещагин и говорит: не хочешь ли Тарасова, давай встретимся. И это тот случай, первый раз со мной в жизни – меня повела роль. Я обычно в принципе «головастик», я сижу, придумываю эпизод от начала до конца, всё разбираю, идёт работа ума. Тут я мог себе позволить не думать об эпизоде, я приходил на съёмку и шёл в кадр.