Цель визита. Русский писатель впервые в Нью-Йорке

Америка начинается с визы.

Но мелкий шрифт предупреждает, что ее получение еще «не гарантирует» возможность въезда на территорию США. Виза - это документ, который проявляет себя не через получение, а через отказ. Так и про пианиста Рихтера говорили, что он знаменит не своими концертами, а их отменами.

Если не хотите, чтобы вам отказали, не врите, заполняя форму DS-160. Вас спросят, не перевозили ли вы наркотики, не занимались ли геноцидом, апартеидом, кастрацией, не надевали ли цепи на рабов, не вынимали ли органы из людей. Представьте, что перед вами альбом самой красивой девочки в классе. И главный ее вопрос: не хочешь ли ты меня трахнуть? Могу ли я доверять тебе, чувак? Могу ли я спокойно пустить тебя к себе, чтобы ты дышал воздухом freedom, чтобы ты сделал селфи на фоне Statue of Liberty, чтобы ты съел bagel? Сразу говорю: знакомить тебя со своей мамой я не буду.

Моей проблемой было первое гражданство - Узбекистан. «Это плохо, - сказал мне знающий человек. - «Американская красавица» размышляет просто: если он уже бросил одну страну ради другой, так и теперь может бросить вторую ради третьей».

А зачем я ей, Америке, человек без профессии? Составлять кириллические буквы в русские слова? Поэтому, идя на собеседование, я знал, что мне, скорее всего, откажут. Поэтому я был спокоен и сух, как глаз, плакавший всю ночь.

Но визу почему-то дали сразу. Пришлось ехать.

Мне нужен мистер Вульф

Десять часов полета, потом более двух часов стояния в очереди на таможне. Более двух, fuck, часов стояния на ногах! Очередь ползла, как капельница. Мне посчастливилось встать между хасидскими парнями-евреями, которые громко переговаривались и время от времени кричали «babushka! babushka!». (Через день я узнаю от подруги-американки, что здесь так называют способ носить платок - туго с узелком.) Пройдет два часа, и таможенный офицер с лицом добродушного убийцы попросит оставить отпечатки пальцев, а затем - что за продукты я везу. «Водка энд… водка».

В метро я запутался трижды. Приехал сначала на Van Wyck Blvd, затем на Sutphin Blvd, потом снова на Van Wyck. В четвертый раз я перепутал переход с выходом и оказался на улице.

Итак, я в Нью-Йорке, и мне кажется, что это самое страшное место на земле. В моем кармане пятьдесят долларов, а банк только что заблокировал карту.

Стоило лететь из Москвы, чтобы снова оказаться у американской версии метро «Рязанский проспект»? Я в ночном Бруклине, рядом с ночным Subway, где ужинают четверо полицейских, тоже цвета ночи. И как-то заинтересованно смотрят на меня - человека с большим рюкзаком и огромными глазами. Мне хочется сесть на тротуар, плакать и звать маму. Оказалось, что «Аэрофлот» не перевез меня по дорожке из желтого кирпича в другую реальность. Только вместо ментов - копы, вместо наших понаехавших другие понаехали. «Дерьмо ваша Америка. Холи щит!»

Мне нужен спокойный и рассудительный разум, как мистер Вульф из «Криминального чтива» - «человек, решающий проблемы». Рядом стоит темнокожая женщина, которая, будь она белокожей, могла бы стоять так же в нашем Западном Бирюлеве и излучать мудрость. Я подхожу к ней и вступаю в мой первый настоящий контакт: туриста с аборигеном. Я говорю ей, что я несчастный парень из России и что страдания надломили меня.

- Подойдите к дороге, протяните руку и остановите такси, - говорит женщина в переводе на русский.

- Так просто?

Такси я поймал через две минуты. Водителем оказывается, конечно, индус. Он включает таксометр и нажимает на газ. По дороге до Сигл-стрит мы едва не попали в аварию раза три. Один раз она случилась прямо на наших глазах: мягко столкнулись две машины. Столкнулись и разъехались. Еще через несколько светофоров под колеса выпрыгнула парочка: девушка сверкнула глазами и стразами, парень сделал жест WTF. «Бруклин из дэнжэрас плейз!» - смеется таксист. К концу пути мы узнаем друг от друга, что в Москве две-три тысячи светофоров, а в Нью-Йорке - больше десятка тысяч. Больше светофоров, больше дорог, выше метаболизм города.

Наконец я дома, то есть в гостях. Я пытаюсь забавно пересказать свои приключения, но язык слушается плохо. Последнее, на что хватает сил, - выйти на крышу и увидеть светящийся Манхэттен.

«Так бы и сказали. Теперь все понятно. Это шедевр».

Путин на унитазе

Я живу у друга Саши Каргальцева. Он в Америке уже несколько лет. Уехал учиться в Нью-Йоркской киноакадемии и остался: попросил убежище как гей. Позже к нему присоединился друг Паша. Он не гей, а уехал по политическим мотивам. Кстати, Паша должен был играть в моей пьесе человека, который пишет Путину бесконечные письма. Пишет и пишет, а Он, конечно, молчит. В итоге Паша уехал, а Путин остался. В качестве «русского сувенира» я привожу гипсовый бюст Путина - со вздернутым носом и венком цезаря на лысине. Его ставят на декоративный унитаз.

В Нью-Йорке я, собственно, затем, чтобы не отмечать тридцатилетие в Москве - с надрывом и венками от друзей и родственников. Окажись я в этот день в России, не избежал бы растирания кулаком груди, песни «Мне сегодня тридцать лет» и напоминания, что в этот же день родился человек, чей гипсовый портрет украшает фальшивый унитаз в углу.

Я начинаю трип по Нью-Йорку. В магазинчиках Бруклина уже продаются тыквы, а в детском шопе - кровь зомби для Хеллоуина. Весь наш район изрисован граффити, есть легальные, есть нелегальные гениальные. В секондхэнде покупаю хендмейдный свитер из Норвегии, а в Macy’s на Манхэттене не покупаю ничего. Внутри Манхэттен быстро сливается в гору стекла и бетона. Рассказывают, что когда Тур Хейердал привез в Нью-Йорк полинезийских индейцев, он полагал, что их поразят небоскребы. Но индейцы остались к ним равнодушны. Вероятно, небоскребы напомнили им горы, только другой формы и материала. Индейцев поразили фонтаны - расточительство и пиршество воды. Нью-Йорк - это пир.

Лучший маркер Нью-Йорка - его сабвей, который у нас метрополитен. Сабвей дорогой, но круглосуточный. Станции маленькие, но их больше. Сабвей запутанный, но в кассах выдают бесплатную карту. Грязный, но бомжей меньше. Не произведение искусства, но зачем ему им быть? На станциях огромные урны, в которых можно оставить взрывчатку, но они достаточно прочные. Сабвей, но не ордена Ленина и Трудового Красного Знамени метрополитен.

На сабвее можно доехать докуда угодно и вернуться откуда угодно. Лучшее место, куда можно направиться в первый и последний день, - Центральный парк. Это сад посреди города-сада. Здесь прыгают белки, бегают спортсмены, хипстеры возлежат на лугу, как боги. Здесь можно посидеть на именных скамейках. Например, на Margies’s bench табличка предлагает присесть, чтобы «сказать кому-нибудь, как сильно ты печешься о нем, как хочешь поцеловать, обнять, приласкать, прильнуть, улыбнуться, засмеяться…».

Я представляю, как много людей пришло на этой скамейке в ужас, осознав, что такого человека нет. Я радуюсь, что они поняли это в Нью-Йорке, который заслуживает услышать даже от меня сопливое: «Нью-Йорк, я тебя люблю».

Русский мир

Русские, живущие здесь, действительно говорят про «два слайса пиццы». От русской девушки Татьяны, оперной, между прочим, певицы, я слышу: «Зачем мне мужик, который меня не саппортует!» Но выживают здесь только те, кто становится частью среды, а не живет в русском гетто и работает на него. Для этого им нужно по капле выдавливать из себя Россию.

Мне настоятельно не рекомендовали ехать на Брайтон-Бич хотя бы в первые дни. Меня предупредили, что настроение после него не станет лучше. Поэтому я отправился смотреть «русский мир» в один из последних дней - длиннейшим маршрутом на юг - по ветке D до Кони-Айленда.

Здесь находится «луна-парк» - застывшее у побережья кладбище аттракционов. На «чертовы колеса» и «американские (русские?) горки» с моря дует ветер с песком. Я долго иду по почти пустому пляжу мимо станции Ocean в сторону Брайтона. Мне интересно, когда я встречу первых русских. Едва пройдя указатель Brighton 1st St, я вижу стоящую в метре от нее на boardwalk скамейку. На ней двое: мужчина и женщина, они смотрят на море, где ничего не происходит, как на их собственных лицах.

- Кораблик... - говорит женщина.

Я тоже хочу его увидеть, но из-за налетевшего ветра, бросающего песок, вынужден отвернуться. Этим песком обдает мужчину и женщину. Но песок их, кажется, совсем не колет, оба только проморгнули раз и продолжили смотреть куда-то - где какой-то кораблик зачем-то появился и куда-то плывет.

Это не Дэвид Линч, это Брайтон-Бич. С холодным морем, ветром с песком и неподвижной парой на скамейке. И корабликом.

Я иду в сторону Брайтона, где на первом перекрестке краской нарисован огромный мужской половой [мизулина] и капслоком поверху - «АЗАМАТ». Я иду еще дальше, мимо ресторана Tatiana, мимо «Адвокат. Развод», мимо старухи, которая говорит мне: «Здравствуй, Иосиф».

Брайтон-Бич - это действующая машина времени. Здесь можно купить видеокассеты, переписать из пала в секам, найти перестроечные боевики, книжки о летающих тарелках, чувственных сновидениях, карме и свободной воле в гороскопе. Самая крупная надпись на всех фастфудах и кафе: restrooms only for customers. Вероятно, здесь злоупотребляют мочеиспусканием.

В центре одного бумажного развала книга - «Конец Света в 2000 году». Глядя на книгу, я вспоминаю, что мне уже тридцать лет по московскому времени. И что я уже на четырнадцать лет пережил конец мира. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, как он выглядит.

Петушок на гандикапе

Последний день в Нью-Йорке, мы опаздываем на gay wedding. То есть на «просто wedding», как меня поправили накануне, так толерантнее.

Вступают в брак два парня из России, два Алексея, которые прилетели неделю назад из России и собираются получать здесь asylum. Так, кстати, называется и альбом фотографий Саши Каргальцева с портретами российских парней, попросивших убежища в США. Парни все голые, стоят, как египетские боги, на фоне нью-йоркских пейзажей.

Когда мы подходим к Marriage Bureau, два уже «расписанных» Алексея стоят на его ступеньках. Их снимает друг-фотограф, но всех нас, выставивших смартфоны, сразу предупреждают: фото с лицами не выкладывать, на фотках не отмечать, город убытия не указывать. Родные парней думают, что они отправились в Америку на учебу. Набираться, так сказать, знаний.

От «дворца бракосочетания» мы направляемся в небольшой сквер - тоже для фотографий - и далее в Центральный парк. По дороге ребят фотографируют у полицейского автобуса с надписью «Correction», и мы явно мешаем «проходу граждан». Я наблюдаю за тем, как граждане наблюдают за целующимися парнями. Я наконец нахожу человека с эмоцией на лице - это женщина, которая катит коляску и улыбается. Или щурится от солнца? А может быть, у нее очки Google Glass и она сёрфит в интернете? Неужели ничего не произойдет? Как там будет «пидор» на американском? Пойму я, если крикнут? Русская душа и нервная система говорят: этого не может быть, надо дернуть шнур и выдавить стекло. Но это происходит так, словно ничего не происходит.

Вечером того же дня дома у лесбийской пары (известной в русскоязычной среде местных ЛГБТ) - wedding party по принципу B.Y.O.B. - bring your own beverage, или, по-русски, КПСС - каждый приносит с собой.

На вечеринке все найс, все очень кайнд. Сидя на удобном кресле в гостеприимном доме, среди доброжелательных людей, русско- и англоязычных, я поймал домашний вай-фай. Единственным неудобством оказался длинный и сложный пароль, за который хозяйка даже извинилась.

Я пытаюсь уточнить значение слова, которое увидел вчера в гей-баре The Cock («Петушок»). Слово «Handicap» было написано на одной из дверей, соседней с туалетной, всегда открытой. На барной стойке go-go-танцоры сначала танцуют, потом делают немного masturbate. Рядом под табличкой «No sexual activity allowed» два огромных мужика, которых, кажется, нарисовал Том Финланд, занимаются interracial oral sex. «Какого черта сюда стали пускать баб», - риторически спрашивает сидящий рядом парень. В зале действительно есть девушка, но она не самый странный герой. Интереснее всего олдскульный мэн с обнаженным торсом. Он обошел небольшой зал бара уже раз двадцать, когда я начинаю наблюдать за ним, а он наблюдает за всеми остальными. Ловит мой взгляд, посылает в него, как летучая мышь, сигнал, не получает ответа и идет дальше по кругу. В тридцатый, сороковой раз он проходит мимо меня и двери с табличкой «Handicap»…

«Гандикап - это что-то связанное с лошадьми... Что-то вроде галопа или аллюра...». Наконец «Википедия» отвечает мне: «Гандикап - скачки и бега, в которых участвуют лошади различных возрастов и достоинств».

И в эту секунду я понимаю, что такое Нью-Йорк. Это гандикап, где лошади «различных возрастов и достоинств» могут найти себе дорогу, пробежав по которой они окажутся первыми. Надо просто очень долго бежать.

Источник:slon.ru