Фальшивое меньшинство и мировой обком

Конечно, есть и люди незатейливые, исповедующие простые вещи: знание - сила; техника - молодежи; в здоровом теле здоровый дух; кого больше, тот и прав, а это мы.

Но никак не меньше других - прибедняющихся, тех, кому мало соглашаться с народом и подбадривать начальство, а надо, соглашаясь и подбадривая, представить себя бунтарями: повстанцами против сплоченного большинства.

Недостаточно вместе с руководством, вместе с государственным телевидением и радио, вместе с «ТАСС уполномочен заявить» осудить усомнившихся, заколебавшихся, неприсоединившихся, а весьма желательно еще и предстать при этом диссидентами, мятежниками, декабристами, Прометеем и всемирным Че Геварой. Этот, хоть и сам с вершок, спорит с грозной птицей.

В самом деле, почему нельзя просто поддержать руководство или большинство народа, если ты с ним согласен? Почему поддерживать нужно непременно в форме бунта? Изобразить себя, почувствовать себя в позиции гонимого меньшинства, испытать горечь и обиду, тревожный восторг обездоленности?

Размышляя, зачем это нужно, не могу ничего придумать, кроме того, что таким образом выговаривается себе право на злость, а также на практическое измерение злости - на призыв к расправе, на согласие с расправой, - которую иначе поддержать или просто не заметить неудобно.

Это даже говорит в пользу играющих в бунт людей, это значит, что они знакомы с самыми простыми, детскими, школьными понятиями приличия: маленьких не обижают, лежачих не бьют, семеро на одного нечестно, не трожь тех, кто меньше ростом. Поэтому надо сначала поменяться местами: нет, это я маленький, я лежачий, это их семеро.

Перенос границ

Хотя этот карнавальный бунт направлен против интеллигенции, те, кто с горьким удовольствием вживается в роль меньшинства, сплошь и рядом тоже люди умственных занятий и реализуют сокровенное интеллигентское желание быть не как все: отличаться, сопротивляться, носить другое. И еще преодолеть разрыв с народом, вернуть утраченную с интеллектуальным грехопадением (змей был хитрей всех зверей полевых) принадлежность к национальному коллективу.

Между тем преодолевающие разрыв с коллективом не всегда замечают, что критическое, скептическое отношение к собственному народу - как раз свойство великих, наиболее состоявшихся наций нашего мира. Это как раз и есть самое заметное и простое отличие: там, где большинство интеллигенции хвалит свой народ, от него в восторге, с ним солидарно - перед нами малый народ. Там, где не в восторге, глядит скептически, иронизирует - большой. Когда интеллигенция больших наций впадает в очарование народом, начинаются мировые войны.

Если хочется бить слабого и не нарушать заповедей поэта крошке сыну, если выступаешь от имени большинства против меньшинства, а хочешь чувствовать, что, наоборот, нужно переместить границу этого большинства: сменить оптику удобным для себя образом.

Это происходит и у нас не первый раз, и мы здесь не первые в истории. Патриарх Московский и другие официальные голоса нашей церкви то говорят как власть имеющие, от имени большинства, от всего русского народа, который то ли на 80, то ли на 90 процентов православный, то вдруг переходят на язык гонимого христианства первых веков, отроков в печи вавилонской, начинают выступать от имени бедной, бездомной, угрожаемой церкви, против которой весь мир, только бы ночь простоять да день продержаться до второго пришествия.

И, опять же, хорошо видно, когда переключаются на язык гонимых: когда хочет злиться и призывать к расправам. Вообще-то расправы не очень христианское занятие, но если ты глава гонимой церкви, находящейся на грани исчезновения, тогда еще вроде бы куда ни шло.

Мао Цзедун, единоличный властитель своей партии и своего народа, хотел - заставлял лить сталь из кастрюль, хотел - морил голодом, когда собирался ополчиться на кого-то, раздавить, растереть в пыль - сперва строил беспомощность: бюрократы, умники засели, подмяли все под себя, а мы, революционеры, настоящие коммунисты, в собственной партии в меньшинстве, уеду я из Пекина, а вы, молодежь, спасайте. И толпы школьников и студентов с чувством взбунтовавшегося меньшинства поездами, которые специально подавала для них государственная железная дорога, ехали по стране уничтожать несколько десятков тысяч образованных бюрократов, экономистов, управленцев и преподавателей, объявленных зловредным большинством, против которого сам Мао бессилен.

В националистических и религиозно-сословных диктатурах Европы ХХ века было такое же раздвоение: то мы самые сильные, гордые, самые значительные, плевать, кто что о нас думает, то вдруг - когда надо кого-то бить - самые маленькие и обиженные на свете.

Крайний политический исламизм прямо сейчас занят тем, что прививает национальному и религиозному большинству своих стран переживания обойденного и гонимого меньшинства. От такой обиды сразу хочется перебить сирийских армян, сжечь коптскую церковь, а потом взорвать «Старбакс».

Всемирный ЦДХ

Насколько все это фантастическая конструкция, видно на частных случаях. Ведь по этой логике расстрелянный поэт Гумилев - представитель всесильного большинства, а расстрелявшая его политическая полиция - отважные бунтари: ведь за Гумилевым расправила плечи «Антанта». Мандельштам, Есенин, Ахматова, Бродский, Аверинцев - представители мирового порядка, а НКВД, Союз писателей СССР, Главлит и ленинградский парторг Жданов - храброе восставшее меньшинство. Композитор Шостакович со своей «Леди Макбет» и 4-й симфонией - член репрессивного мирового обкома, Всемирного союза композиторов, навязывающего дегенеративные стандарты, а партийный публицист Заславский, автор статьи «Сумбур вместо музыки», - дерзновенный патриот. В мире же художников настоящий смелый новатор - кремлевский портретист, не боявшийся писать Брежнева в маршальском кителе при всех орденах: вот кто бросил вызов всемирному ЦДХ.

Мировое большинство, однако, обычно оказывается не очень-то в состоянии помочь своим представителям, оно, как правило, вообще не в курсе их существования или проблем до начала каких-нибудь особенно громких и неуклюжих гонений. И главное, сами поэты-композиторы, художники-режиссеры, экономисты, журналисты и неприсоединившиеся офицеры армии и автослесари обычно не в курсе, что представляют всю мощь мирового порядка, и уж точно не к этому стремятся. Они обычно представляют не мировые силы, а просто собственный мозг, уж какой есть.

Нелегко сказать, что, собственно, связывало поэта Бродского или вот сейчас режиссера Сокурова, музыканта Гребенщикова и музыканта Макаревича с мировым обкомом, каким образом они на него опирались: что пели не песни Пахмутовой на стихи Добронравова, а свои?

Довольно очевидно, что поэт Бродский, музыканты Гребенщиков и Макаревич гораздо меньше связаны с глобальным финансовым порядком, чем любой человек с деньгами и властью, сколь бы патриотично последний ни высказывался - не из-за квартир в Майами, которые не у всех ведь и есть, а хотя бы потому, что акции российских госкомпаний и ее суверенные облигации торгуются на мировых рынках, а у Гребенщикова с Макаревичем все здесь: для иностранцев они никто, все, что у них есть, - это доступ к русскому слушателю на русском языке. Но собственники и управленцы активов, чья стоимость зависит от глобального рынка, снова и снова объявляют музыкантов и поэтов представителями этого самого глобального рынка и его империалистических хозяев.

Новые 1990-е для разума

В последнее время наблюдаю еще вот какое печальное явление: интеллект снова значит так мало, как в первые годы дикого обогащения 1990-х, во времена афоризма «если ты такой умный, почему ты такой бедный». Образованность тогда перестала быть ценна потому, что ничего не значила по сравнению со свалившимися, помимо нее, деньгами: зачем слушать заморыша. Сейчас она перестала быть ценна потому, что может привести к неправильным выводам, к разномыслию с народом, к поддержке врага. Зачем слушать человека образованного и умного, если он потенциальный предатель. Зачем нужен интеллект, образование, честная работа ума, если она может увести человека прочь от коллективного сознания и его начальственных формулировок.

Впервые после советского времени и - с некоторыми оговорками - после начала 1990-х дать человеку слово или нет, слушать его или нет, зависит не от его компетенции, знаний, образования, языков, способностей, кругозора, личных интеллектуальных достижений, а от того, кто он тут, собственно, такой, не либерал ли, совпадает с нами или нет, скажет то, что мы хотим услышать, или нет. И если не скажет, то и ум его никому не нужен. И вот учит человек математику, экономику, историю, языки новые и древние, читает античную и японскую литературу в оригинале, изучает физику и химию, кино, театр, международные отношения, а это все не надо, потому что зачем ты нам такой умный, если ты такой бедный, тем более зачем ты такой умный, если ты как не родной.

Источник:slon.ru