Стали ли россияне счастливее после взятия Крыма?

Социологи пытаются найти причины этой аномалии. Действительно ли наши соотечественники стали счастливее после взятия Крыма? Почему на Западе табуирована скорбь, а у нас успех? Когда россияне перестали доверять друг другу? На эти вопросы отвечали психолог Людмила Петрановская, профессор ВШЭ Кристиан Вельцель и руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-центра» Алексей Левинсон.

Алексей Левинсон: Счастье «Левада-центр» не изучает - мы задаем вопрос о настроении, и политические события влияют на него самым непосредственным образом. Единицы сообщают, что у них прекрасное настроение - в России неприлично говорить, что у тебя все хорошо. С 1993 года у россиян преобладало негативное настроение, а солнце взошло - угадайте когда? В 2000 году, и с тех пор не гасло. В декабре 2011 года, когда в России вроде бы напряжение и многие из вас на Болотной, за спиной у вас в 2,7 раза больше сограждан испытывают счастье, чем несчастье. К февралю 2012-го счастье стало бить в потолок. Наконец в апреле 2014 года, когда пошла война, 64% сказали, что настроение у них ровное, 14% - что прекрасное, а несчастненьких было меньше 2%. С взятием Крыма показатели настроения россиян за неделю прыгнули на статистически значимый интервал. И все это во время событий, которые во всем мире расценивается как трагедия и ужас.

Кристиан Вельцель: Мы проводим исследования в сотне стран мира, но российские данные требуют отдельного разговора. Когда мы начали наблюдать за настроениями россиян в 1991 году, мы получили оценку 7,5 по 10-балльной шкале - на уровне Германии и Японии. К 1994 году она упала радикально - до 4,0, до уровня Зимбабве и Ирака, с тех пор растет, но медленно. График во многом идет параллельно кривой ВВП. Примерно с 80-процентной вероятностью, глядя на ВВП, можно сказать об уровне счастья в стране. Но есть две группы, которые отклоняются от закономерности, - это Латинская Америка, где люди более счастливы, чем можно было бы предсказать по их ВВП, и постсоветские страны, включая Россию, где уровень счастья ниже, чем благосостояние. Все латиноамериканские страны демонстрируют высокую религиозность и чувство национальной гордости, а постсоветские, наоборот, низкий уровень гордости в связи с распадом империи и низкую религиозность после 70 лет советской власти. Когда пришел Путин, не только ВВП, но и чувство гордости, и религиозность стали расти. Но есть и оборотная сторона: система ценностей стала более консервативной, а это не способствует установлению демократии и гражданского общества.

Людмила Петрановская: Нам дико смотреть в американском сериале, как человек вчера сидел у постели умирающего отца, а сегодня на работе на вопрос «How are you?» говорит: «Im fine». Там табуирована скорбь, а в России, наоборот, успех: мы будем косо смотреть на человека, у которого все хорошо. Если культура конкурентная, то страшно показать слабость: надо стиснуть зубы и изображать, что тебе fine. А в России надо изображать слабого: будешь успешным - тебя ждет рейдерский захват.

За последние 15 лет большинство россиян сделали скачок из нищеты к почти что достатку: сделали приличный ремонт, купили машину, о которой раньше не мечтали, съездили в Турцию. Когда материальный уровень заполняется, настроение растет, но потом, согласно пирамиде Маслоу, люди начинают осматриваться вокруг, и их интерес смещается. Мы видим рост волонтерского движения и благотворительности с нуля. Кто-то продвинулся дальше и стал задаваться вопросом, а что у нас с выборами и гражданскими правами. И подъем, связанный с «Крымнашем», тоже про это - тоже выход из своего сарайчика: мы хотим найти место своей страны в мире. Но все эти игрища могут привести к тому, что все опять провалится в стадию выживания.

Левинсон: Совсем недавно мы провели опрос, в какой мере заслуживают доверия разные институции. Угадайте первую пятерку? Это президент, церковь, армия, правительство и госбезопасность. В хвосте - милиция, профсоюзы, политические партии, суд и СМИ. Что касается доверия друг другу, у людей есть ощущение, что в советское время все любили друг друга и помогали, а сегодня доверять можно только «своим». И слово «свои» приобретает почти юридический смысл. Это большая беда нашей страны, что формальные институты потеряли влияние по сравнению с неформальными, и весь народ считает правильными такие отношения, которые сам же называет коррупцией.

Петрановская: Под доверием я понимаю способность солидарно решать проблемы. У нас в зажиточном поселке за 10-15 лет жители не в состоянии скооперироваться и заасфальтировать дорожку. За советские годы, когда общество было устроено супервертикально, были разрушены все горизонтальные структуры. До революции съезды учителей обсуждали орфографическую реформу, и от их протоколов невозможно оторваться - там такая драма, Шекспир отдыхает! И это все было уничтожено, как и община в деревне, и цеховые институты, и профсоюзы были заменены суррогатом. И мышцы атрофировались. Моя личная претензия к либералам 90-х в том, что они бросили людей на произвол судьбы, а должны были не вылезать из телевизора, обсуждая каждую реформу, и не позволить всяким МММ пользоваться наивностью людей.

Левинсон: Люди готовы спонтанно помогать друг другу, собирать кому-то деньги, но этим людям очень трудно превратиться в организацию, когда само слово «организация» из 58-й статьи вошло в генетическую память как отягчающее обстоятельство. Делать что-то сердцем - пожалуйста, а объединиться и работать постоянно - нет.

Петрановская: Чем может помочь государство? Не лезть и не мешать. Огромное количество организаций не выживают, потому что все сделано для того, чтобы заниматься этим было мучительно и ты был бы с самого начала виноват.

Вопрос: Так почему все-таки россияне несчастны?

Петрановская: При всем росте экономики не выполнены два условия: благосостояние не вышло на уровень конца советской эпохи, к тому же нет стабильности цен. Раньше на ложке была выбита цена 7 копеек - цены были константой жизни, и то, что это изменилось, для большой доли населения, все еще живущей советскими мерками, означает, что ни на что нельзя надеяться. В нашем обществе плохое настроение является защитной реакцией: человек с плохим настроением имеет больше прав, чем с хорошим, как больной перед здоровым.

Есть общее ощущение, что все мы проигравшие и не использовали те охренительные возможности, которые нам давала нефть: власть не принадлежит людям, экономики нет, социальной структуры нет. На одном уровне люди искренне говорят, мол, стало же лучше, набережные построили и на улицах не стреляют, а с другой - понимают, что все упустили. В поезде, несущемся в пропасть, можно радоваться тому, какие мягкие кресла и какой обед был вкусный, но само это состояние диссонанса счастью не способствует. Счастье нужно оценивать не только по ответам людей на опросы, но и по их поведению: если они заводят детей, значит, хотят продолжать жизнь здесь, а если стремятся уехать или много пьют - в стране не очень все хорошо.

Чтобы понять, почему все так радовались Крыму, представьте: у человека все плохо, жена ушла, с работы уволили, денег нет даже на покурить. И тут он находит пачку сигарет - жизнь-то налаживается! И вот ты такой правильный приходишь и говоришь ему: пачка чужая, надо вернуть. Да он тебе в лицо плюнет!

Источник:slon.ru