"Честь и достоинство" по-польски

Инициатива вызвала гневную реакцию государственных структур и официальных лиц. Назначенный вместо известного шутника-русофоба Радослава Сикорского главой польского МИД Гжегож Схетына назвал проект провокацией, направленной на раскол польского общества. Негативное отношение к идее установки памятника выразили мэр Кракова Яцек Майхровский, глава Совета охраны памяти борьбы и мученичества Анджей Кунерт и другие…

В принципе, их логику понять можно. Не успели «шановные панове» снести все памятники советским солдатам, освобождавшим их родину от гитлеровцев, как русские пытаются установить у них новое мемориальное сооружение. Возись потом ещё и с ним.

Тему гипотетического памятника в Кракове хорошо обсосали в прессе, назвав его попыткой «оправдать нападение Советской России на Польшу в 1920-м и расстрел польских офицеров под Катынью в 1940-м», «раздуть миф о польских концлагерях» и «завысить количество погибших в плену русских». Правда, ни о чём подобном в коротком сообщении РВИО не говорилось.

К этой ситуации хорошо подходит пословица «На воре и шапка горит». Поляки, привыкнув изображать из своей страны «вечную жертву коварных соседей», старательно избегают любых упоминаний о собственных преступлениях. Однако от этого их меньше не становится…

Условия, в которых содержали красноармейцев, попавших в польский плен в ходе войны 1919-1921 годов, были сопоставимы с теми, что были в нацистских концлагерях. Люди страдали от холода, голода, болезней и постоянных издевательств охраны. Комендант лагеря в Бресте заявлял своим «подопечным»: «Вы хотели отобрать наши земли - хорошо, я вам дам землю. Убивать вас я права не имею, но буду так кормить, что сами скоро подохните».

Слово не разошлось с делом: всего за месяц в этом лагере от голода, дизентерии и тифа умерло около 800 пленных.

Но брестский комендант был ещё сущим гуманистом по сравнению со своими коллегами в других лагерях. Так, в Вадовицах заключенных избивали круглые сутки за малейшую провинность, а тех, кто вызывал неудовольствие охраны, запихивали в штрафной барак, откуда уже никто не возвращался.

Побывавший на этом «объекте» представитель Лиги Наций датский профессор медицины Торвальд Мадсен назвал его одним из самых страшных мест, какое ему доводилось видеть. А ведь о его визите командование лагеря было извещено заранее и, наверняка, постаралось навести в своём хозяйстве относительный порядок. Невозможно представить, что случилось бы с датчанином, попади он в Вадовице без предупреждения.

Ещё более жуткая картина наблюдалась в Стшалково, где находился самый крупный лагерь для военнопленных и интернированных. Там людей избивали специальными плётками из ржавой колючей проволоки. Даже выдержавшие эту экзекуцию затем умирали от сепсиса. Вместо прогулок русских заставляли бегать вокруг бараков, периодически приказывая падать в грязь. Тех, кто не мог подняться, забивали прикладами. Делегат Красного Креста Стефания Семполовская отмечала в отчёте о посещении Стшалково: «Бараки там так переполнены, что сдавленные узники не в состоянии лечь и стоят, подпирая друг друга». Весной 1921-го в лагере началась эпидемия тифа, от которой умирало по триста человек в день.

«Конвейером смерти» был прозван лагерь в Тухоли, заключенные которого и зимой, и летом обитали в неотапливаемых землянках. Там даже не было нужды избивать пленных, они сами массово умирали от холода и болезней. В отчете военному министру начальник II отдела (разведка и контрразведка) польского генштаба Игнаций Матушевский отмечал, что из-за чудовищных условий содержания к февралю 1922 года в лагере погибли 22 тысячи человек.

Похожая ситуация была и в других лагерях - в Белостоке, в Щиперно, в Пикулице, в Домбе.
Наряду с красноармейцами там содержались и белогвардейцы, в основном из интернированной группы генерала Бредова, которая с тяжелейшими боями прорвалась в Польшу из Причерноморья. По воспоминаниям пережившего ужас польских лагерей поручика Каликина, когда белогвардейцы перешли границу, у встретившего их министра Сапеги спросили, что будет с армией дальше? На это шляхтич гордо ответствовал: «С вами поступят так, как того требуют честь и достоинство Польши».

Видимо, панам было не знакомо древнее правило «враг моего врага - мой друг», и своих фактических союзников по борьбе с большевиками они вскоре отправили в Тухоли и Стшалково. Таким иезуитским способом поляки «примирили» бывших противников по гражданской войне.

Находясь в лагерях, белые сполна оценили «честь и достоинство Польши»: из почти 20 тысяч солдат и офицеров группы Бредова оттуда вышло не больше половины. И, наверное, было бы логично скорректировать инициативу РВИО, установив в Кракове памятник всем русским, - и белым, и красным, - умершим в польском плену.

Польские историки, ссылаясь на национальные архивы, утверждают, что в лагерях в 1919-1921 годах погибло 16-17 тысяч военнопленных и интернированных. Российские исследователи определяют это число в диапазоне от 60 до 90 тысяч, однако признают, что точно определить его просто невозможно. В своих подсчётах поляки, как правило, основываются на списках, составленных лагерными священниками. Однако в них не включали коммунистов, которые не подлежали отпеванию. К тому же, эти списки вели далеко не везде (например, никакого учета не было на сортировочных станциях и пересыльных пунктах, где люди тоже умирали).

Какие-то документы могли не сохраниться, а некоторые подверглись последующей редактуре. Иначе как объяснить тот факт, что упомянутый Матушевский определял число умерших в Тухоле в 22 тысячи. Также известны случаи, когда поляки, чтобы не возиться, расстреливали на месте сдавшихся в плен красноармейцев, как это было с бойцами одного из кавалерийских полков 3-го корпуса Гая. Поэтому заявления поляков о том, что русские сознательно завышают количество погибших в плену, отдают изрядным лукавством. Даже если не считать умерших в тех же лагерях белогвардейцев, польские цифры надо умножать, как минимум, на три.

Поскольку война процесс двусторонний, в России тоже оказалось немало пленных польских солдат. Однако условия их содержания в советских лагерях были несравненно лучше, что признавали и международные миссии. Достаточно сказать, что из 42 тысяч поляков в плену умерло около двух тысяч.

То же самое можно сказать и о польском мемориальном присутствии на территории России. В то время, как в Польше увлечённо воюют с монументами советским солдатам и устраивают истерику по поводу «краковской» инициативы РВИО, в различных российских регионах преспокойно стоят и открываются новые памятники полякам. Кресты, мемориальные доски, гранитные стелы и прочие знаки, призванные увековечить память о польском пребывании на русской земле, установлены в Санкт-Петербурге, Томске, Костроме, Воркуте, Норильске, новгородских Боровичах, бурятской Тунке, смоленской Катыни, карельском Сандормохе, тверском селе Медное, на Камчатке и Сахалине, в Коми, Хакасии, Рязанской, Архангельской, Омской, Новосибирской, Иркутской областях и во многих других местах.

Стремление поляков отметиться повсюду, где побывали их соотечественники, периодически приводит к казусам. Так, в Архангельской области в спешке кресты установили там, где поляков никогда не было. Личные знаки некоторых якобы расстрелянных в Калинине в 1940-м польских полицейских вдруг обнаружились в братской могиле под украинским Владимир-Волынским, где летом 1941-го были похоронены жертвы нацистских зондеркоманд. Про Катынь, ставшую, благодаря стараниям Геббельса и команды Горбачева, символом вины русских перед поляками, вообще до сих пор ничего не ясно. А в Бурятии, вдобавок к имеющимся памятникам ссыльным, поляки вознамерились установить еще и мемориальную доску сгноившему в концлагерях десятки тысяч советских военнопленных маршалу Пилсудскому. Узнав об этом, народ возмутился, и инициаторы поспешной затеи были вынуждены отыграть назад.

Не вызывают тёплых чувств у местных жителей и памятник бойцам сражавшейся против советских войск Армии Крайовой в Боровичах, но они терпят. Ведь это всего лишь памятники - пусть стоят, где поставили.

Всё-таки русские, в отличие от поляков, с мертвыми не воюют. Кеми бы они не были.

Источник:narpolit.ru