Наполеон: последние дни и последние надежды

«У меня здесь нет ничего, кроме времени», - писал Наполеон на острове святой Елены.
Он лукавил. Были у него желания.

Остров святой Елены - гиблое место: вечно разъярённый ветер, дожди, туманы, ненавистный губернатор Лоу, одни и те же лица вокруг… Ни капли тепла ни в переносном, ни в прямом смысле. Бывшему властелину мира однажды пришлось даже сжечь кровать в своей спальне, чтобы хоть немного согреться. У императора опухли ноги, началась цинга.

Выхаживая взад-вперёд по маленькой комнате, он изводил себя, бесконечно копаясь в чужих и своих ошибках.

Да, нужно было уйти с Эльбы на месяц позже; Мюрат - это Цезарь на лошади, но настоящая баба, когда спешится - не должен был ввязываться в преждевременное столкновение с австрийцами… Не нужно было ночевать во Флерюсе 15 апреля, накануне Ватерлоо: Тогда Блюхер не соединился бы с Веллингтоном, пруссаки и англичане были бы разбиты. И проклятый Груши, опоздавший на поле боя! Будь на его месте Мюрат, пруссаки были бы разнесены в прах. А в 1814 году во всём виноваты Мармон и Ожеро: «Я бы спас Францию, если бы они не изменили». Даже после Ватерлоо не всё было потеряно. Нужно было передать престол сыну, сохранить руководство армией. «Я должен был повесить Фуше, Лафайета и Ланжюне». А почему не повесил? А потому, что «не хотел сделаться Марием революции…»

Наполеон постоянно возвращается мыслями и к русской компании, ища утешения. И русская армия в день сражения при Бородино становится в его сознании вдвое больше французской, и само это сражение под Москвой - «самым блестящим из всех его сражений». Но и тут болезненные уколы не оставляют: слишком задержался в Москве; промахнулся с командующим, нужно было назначить Богарне вместо Нея, потом отступали неправильно, переходами по 10 лье (40 километров, - Ред.) в сутки загубили армию.

Вот так он выхаживал и терзал себя. А за окном холодные туманы…

Но жалкий мирок Лонгвуда на острове святой Елены гораздо быстрее свел бы этого человека в могилу, если бы не надежда на реванш.

«Нечего опасаться, что я могу устроить новую войну. Я слишком стар. Я выбросил это из головы», говорит Наполеон и с пристальным вниманием перечитывает Кобетта, английского писателя, описавшего скотские условия жизни сельского населения. Вот на него Наполеон и уповает. Гонитель Англии жаждет не больше и не меньше, как революции Джона Булля.

«У вас, - говорит Наполеон своему врачу-англичанину, - будет более жестокая революция, чем наша».

А дальше - детальный план: баррикады на улицах Лондона, блокировать кавалерию, взять Тауэр, оружие - народу, две тысячи пушек, правительство - в капкан, а главное, его, Наполеона, как можно быстрее на остров! Уж он-то сумеет повести «партию народа», против «партии аристократов».

Сброшенный с Олимпа французской революции, Наполеон возводит в своем воображении «олимп» революции английской. Он закручивает её вихри, ощущает её на себе как собственную кожу. И в такие минуты он снова Бонапарт, он корсиканец, его мятежный дух рвётся в новые стихии, и он… счастлив.

Но после подобных минут экстаза у него обостряется язва, кровоточат дёсны, болят ноги, болят настолько, что он вынужден сесть, а то и лечь. С постели ему виден лишь краешек окна, за котором висит серый туман, а у постели дурак лекарь с его отравами и унизительным обращением «генерал Бонапарт».

Это для себя он Бонапарт, а для этих ничтожеств он император Наполеон Первый и… пошёл вон, чёртов лекарь со своими пилюлями! Туман, боль, склоки... последние силы уходят в никуда. Так он угасает. Его добивают желания. А это жестокие палачи.

И это хоть какое-то возмездие человеку, увидевшему свою вину лишь в излишней самоуверенности.

Кстати, для своего брата Жозефа Наполеон тоже придумал «олимп», хоть и поменьше. Жозеф, сбежавший в Новый Свет, должен был выдать там замуж своих дочерей: одну за Вашингтона, другую за Джефферсона, чтобы в семье Бонапартов был ещё и президент Америки.

Источник:narpolit.ru